Распутин-1917

Васильев Сергей Александрович

— Так нечестно, — рассмеялась Анна. — Требую оглашения правил, регламентирующих обычные отношения. Или весь этикет в будущем касается только неизвестных мне гаджетов?

— Боюсь, что от всего этикета остались жалкие рудименты, — вздохнул Распутин. — Ну вот, например: руку для приветствия первым подает человек, которому представили незнакомца. Первой подает руку женщина мужчине, а старший — младшему. Перед рукопожатием мужчине следует снять перчатку. Каким бы ни был ваш статус, входя в помещение, здоровайтесь первым…

— Как славно! — обрадовалась Анна, — хоть тут пока всё понятно.

— Продолжать?

— Конечно!

— Если вошедший подает руку сидящему, тому стоит встать — сидя руку не пожимают.

Не здоровайтесь за руку через стол. Не отвечайте на приглашение в гости вопросом "А кто еще будет?" — это очень невежливо. Если к вам пришел гость, выключите телевизор и отойдите от компьютера. Сперва покажите гостю, где можно помыть руки и привести себя в порядок, и только потом показывайте ему все остальное. Если за столом все уже в сборе, следует приступать к трапезе только тогда, когда за стол сядет сам хозяин. В начале фуршета, когда все приветствуют друг друга, бокал с холодным напитком следует держать в левой руке, иначе ладонь станет холодной и влажной, что нежелательно при рукопожатии. Если вы уходите с приема раньше всех, попрощайтесь только с хозяевами, иначе ваш уход может послужить для остальных гостей сигналом, что всем пора по домам.

— Слава Богу! — выдохнула Анна.

— В каком смысле?

— Если исключить гаджеты, вы в остальном вполне нормальные и адекватные люди…

— Нормальные? — пробормотал Распутин, провалившись в воспоминания. — Насчёт нормальности-адекватности можно было бы поспорить… В каждой избушке свои погремушки. Но есть родимые пятна, не меняющиеся веками.

— Например?

— Публика, назвавшаяся элитой России, в ХХI веке ведет себя так же, как и в начале ХХ-го — ворует, вывозит награбленное на Запад, пресмыкается и лебезит перед англосаксами, купается в роскоши, презирает собственный народ, да еще и фрондирует, изображая из себя революционеров, демонстрируя не только отсутствие здравого смысла, но даже атрофию инстинкта самосохранения. Удивительно! Обеспеченные люди… Недешевое университетское образование… Наличие свободного времени… Все условия для неторопливого и скрупулёзного изучения событий, аналогий и тенденций. И полный провал при формировании причинно-следственных связей. Абсолютное забвение исторического опыта! Свалив сытно кормящее их государство в 1917 и в 1991 году, элита получила совсем не то, что ожидала… История продемонстрировала это наглядно и очень жестоко, но у них почему-то не получается сопоставлять, анализировать и делать выводы! Прошло сто лет, а они так ничего и не поняли, ничему не научились…

— А чему они должны были научиться, по-твоему? Как можно требовать соблюдения морали и нравственности от тех, чьи принципы существования основаны на людоедских “выживает сильнейший” и “горе побеждённым”? С чего они вдруг станут совестливыми и справедливыми?

— Да я не питаю никаких иллюзий, — отмахнулся Григорий, — и вовсе не жду от олигархов непорочности и безгрешности. Но, чёрт возьми! Когда же они поймут, что грабить Запад гораздо эффективнее, прибыльнее и главное — безопаснее, чем воровать у собственной страны и обирать подмандатное население?

— Неожиданный поворот…

— Зато логичный. Скажу больше — удержание Запада в нищем, разобранном, недееспособном состоянии — единственный шанс России на спокойное существование без войн и катаклизмов. И в этой стратегии нет ничего нового. Тысячу лет Ватикан, а затем Лондон с Вашингтоном проповедовали её в отношении Востока. Пора бы накормить Запад его собственным блюдом.

— А если не получится?

— Тогда Россия будет обречена ходить по кругу от одной цивилизационной катастрофы к другой, каждый раз подпитывая “наших западных партнёров” своей плотью и кровью.

Анна замолчала, глядя на проплывающие за иллюминатором гранитные валуны. Казалось, протяни руку и дотронешься до них.

Распутин отложил вилку с ножом. Есть расхотелось.

—

Аня! Давай я попытаюсь тебя убедить, что в будущем не так всё плохо и безнадёжно.

— Попробуй! — губы Ревельской тронула лёгкая улыбка…

— Женщины в ХХI веке в 50 лет выглядят моложе, чем тридцатилетние в начале ХХ века.

— Та-а-ак, — с лица Анны моментально слетела скорбная паутинка. — А вот с этого момента прошу поподробнее!…

—--------------------------

(*) Все газетные цитаты взяты из академических оцифрованных архивов

(**)Правила светской жизни и этикета. Хороший тон. Сборник советов и наставлений. Сост. Юрьев и Владимирский. Выпущено в 1896 году в Типо-Литографии А. Якобсон, Санкт-Петербург.

Глава 12. Гельсингфорс. Неотложные дела.

Адмирал встал ровно в семь, как привык за долгие годы службы, неторопливо оделся, придирчиво глядя в зеркало. Поправил форму, надел фуражку, проверив, чтобы кокарда смотрела строго вперёд. Выйдя из дома, направился к гавани по знакомому маршруту. Раньше эту пару вёрст полагалось следовать в экипаже и никак иначе. Положение обязывало. Теперь можно и пешком. В остальном всё, как прежде. Ничего не поменялось, за исключением одного — идти адмиралу было уже некуда и незачем. Состоявшаяся по возвращению из боевого похода отставка “с мундиром” выглядела по форме почетно, но отвратительно и унизительно — по существу. За всю историю русского флота никого не “награждали” после победного похода таким образом, хотя формально чиновники “под шпицем” были в своём праве. “Операция не согласована, самоуправство налицо, а линкоры — не твои игрушки, адмирал, играть с ними ты не имел никакого права. Очень кстати случился бунт на двух кораблях. Проморгал, не уследил, не справился. В результате русские дредноуты устроили перестрелку на траверсе немецкого порта. Позор! Два линкора выведены из строя, на остальных повреждения разной степени. Ну и что, если при этом освобождено Балтийское побережье, оккупирован Мемель, разгромлены легкие силы и выиграно линейное сражение… Так это — твоя работа, Непенин! Твоя прямая обязанность! Не ради “цусимы” служил, правильно? Да, налёт на германцев получился славный, лихой, отчаянный. Можно сказать — повезло! А в остальном — всё очень плохо. Очень! Получи и распишись!”

Он почти месяц, будучи в отставке, каждое утро совершает променад от своего дома до штабного судна “Кречет”, стоит на причале, смотрит на вросшие в лёд боевые корабли, а потом ковыляет обратно, неприкаянный и одинокий, бредёт по набережной и думает, а надо ли было так внимательно слушать Распутина или стоило оставить всё, как есть? Правильно ли он сделал? Может быть, смерть на штыках матросов лучше, чем такой позор, когда родственники смотрят на тебя, как на неизлечимо больного, и это молчаливое сочувствие ранит больше, чем пули и осколки…

Непенин остановился и проводил взглядом проходивший мимо строй матросов. “С “Императора Павла,” — отчужденно констатировал он. И вдруг внутри, в самом укромном уголке сознания, озарилось, как высвечиваются ранним утром тёмные, лесные закоулки. Матросы, среди которых не было ни одного офицера, шли, отдавая честь ему, отставному адмиралу Непенину. Сами! Без команды и без принуждения. Матросы с того самого линкора, которые, по свидетельству Распутина, должны были его пристрелить… Неужели ему действительно удалось что-то изменить в своей судьбе, или Распутин ошибся, и не было никакого фатума, заканчивающегося пулей в затылок?