Распутин. Три демона последнего святого
Шрифт:
Несмотря на патриотические высказывания, правда, весьма сдержанные, враги Распутина поспешили объявить его немецким агентом.
«Странное было уже и тогда настроение в Петрограде, — писал генерал Спиридович. — Откуда-то шли сплетни, будто Государыня, и особенно ее сестра, переписываются со своими немецкими родственниками. Будто Государь уже хочет заключить сепаратный мир. Эти сплетни настолько были лишены какого либо реального смысла, что надо было лишь удивляться, как их могли распространять люди хорошего Петроградского общества. (Теперь, в 1940 г. сказали бы, что это были агенты пятой колонны.) С фронта же шли слухи, что еврейское население чуть ли не сплошь занимается шпионажем.
Тремя компетентными учреждениями были Департамент полиции, Корпус жандармов и Охранное отделение. Присматривало за Распутиным и четвертое компетентное учреждение — дворцовая охрана, возглавляемая самим Спиридовичем.
Надо сказать, что против войны с Германией выступал не один Распутин — были и другие голоса, взывающие к разуму. Так, например, еще в феврале 1914 года бывший министр внутренних дел Дурново подал Николаю II записку, в которой доказывал, что никаких значимых политических или экономических выгод России участие в англо-французской коалиции против Германии не принесет, но в то же время «в побежденной стране неминуемо разразится социальная революция, которая силой вещей перекинется в страну-победительницу… Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принципы бессознательного социализма… и всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое».
В случае военных неудач Дурново предсказывал, что «все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала черный передел, а затем и общий раздел всех ценностей и имуществ. Побежденная армия, лишившаяся к тому же за время войны наиболее надежного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованною, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению».
Короче говоря, куда ни кинь — всюду клин.
Николай II предостережениям Дурново не внял. Российский император старался жить своим умом, только вот ум у него был, мягко говоря, не государственный.
Глава четырнадцатая. На закате
«31 августа приехал в Петроград Распутин. Он, так энергично стоявший против войны, теперь говорил, что раз ее начали, надо биться до конца, до полной победы. Во дворце им были недовольны, к нему охладели; многие же дельцы, спекулянты, поставщики стали пользоваться им для проведения своих дел. Старец стал приобретать новое значение», — вспоминал генерал Спиридович.
С началом войны Российская империя стала напоминать воз из известной басни Крылова, тащимый в разные стороны лебедем, раком и щукой. В стране сформировались три правящих лагеря, три силы, три центра власти, на словах подчиняющиеся Николаю II, а на деле ожесточенно соперничающие за власть не только между собой, но и с царем.
Первой силой стала Ставка
Введение Временного положения о полевом управлении отдало во власть Верховного главнокомандующего огромные территории, что позволило деятельному Николаю Николаевичу активно вмешиваться во многие чисто тыловые вопросы и привело к перманентному (и весьма ожесточенному) конфликту между военной и гражданской властью.
Гражданская власть была сосредоточена в руках второй силы — правительства, возглавляемого дряхлым старцем Горемыкиным, который полностью самоустранился от всех дел. «Это вздор, чепуха, к чему это!» — отвечал Председатель Совета министров всем, кто пытался заставить его что-то сделать. Горемыкин знал, что император готовит ему замену, и не утруждал себя государственными делами. Ему в преемники прочили министра внутренних дел Маклакова. По иронии судьбы, Горемыкин Маклакова «пересидел».
Третьей силой была Государственная Дума, объединившая вокруг себя множество общественных организаций: Всероссийский земский союз, Всероссийский союз, Военно-промышленные комитеты, Союзы земств и городов и тому подобное.
Но существовала и четвертая сила, часто называемая «темной» или «безответственной». Силу эту представляли трое — Распутин, императрица и Вырубова.
Четвертую силу было принято винить во всех бедах и неурядицах. «По соображениям Труфанова и его покровителей, подлинным правителем России был мой отец, — писала Матрена Распутина. — Дальше рисовалась леденящая картина: „безумный монах“ (так прозвал отца Труфанов, хотя тот ни монахом, ни безумным не был) и Анна Александровна Вырубова вступили в сговор с немецкой шпионкой, царицей. Их цель — гибель России».
Жизнь в столице, возле трона, действует на большинство людей пагубно. Не избежал этой печальной участи и Григорий Распутин. В разгар Первой мировой войны он сильно отличался от себя прежнего, Распутина времен революции 1905 года.
Он по-прежнему был добр к людям, сохранил свое миролюбие, как и раньше обладал своим уникальным даром, и почти не изменился внешне — разве что морщины стали чуть глубже, а глаза — чуть строже. Но надломилось что-то в душе старца, растаял стержень, бывший некогда основой его характера.
Все было почти как прежде, но в то же время совсем не так.
Чем дальше, тем больше поводов для сплетен и нападок давал Распутин, и надо признать, что поводы эти в большинстве своем уже не были надуманными.
Начиная с декабря 1914 года жизнь Распутина изменилась к худшему — более двадцати лет старавшийся воздерживаться от спиртного, он начал пить. Вырвавшаяся на волю страсть расправила крылья и обернулась чудовищными в своем размахе разгулами.
Ненавистная война…
Едва не удавшееся покушение…
Возобновившаяся травля…
Мрачные предчувствия…
Душа просила забвения.
Душа искала ускользающую радость.
Душа болела.
«Скучно, затравили, чую беду», — вздыхал Григорий, осушая очередной стакан.
Сластолюбие, чревоугодие, гордыня и пьянство начали потихоньку забирать власть над некогда праведным старцем. В нем уже трудно было узнать того очарованного Богом странника Григория, который босиком исходил Русь-матушку, питаясь чем придется и часто ночуя под открытым небом.