Распыление. Дело о Бабе-яге
Шрифт:
Дуринян так нервничал, только зубами не клацал. Я, грешным делом решил, это он о бизнесе своём переживает, но получается… Кто-то велел ему нас грохнуть. У него и пистолет наготове был. А я, дурилка картонная, напился на халяву и всё прохлопал…
— Где моя одежда?
— Тихо, тихо, герой. — Обрез, отложив змея, поднялся. — Пропала твоя одежда. Так кровищей испакостил, что не отстирать. Пойду, у дядь Степана, кузнеца нашего, спрошу, может, даст чего поносить. А больше и не у кого. Богатырь в наших широтах — животная редкая. Из красной книги, можно сказать. Ты, Ванюха, пока простынкой прикройся, и иди себе.
Намотав на туловище какую-то цветастую тряпку, сдернутую со стола, я выскочил за дверь. Надо найти Машу и рассказать ей всё! Больше я ни о чем не думал, и по сторонам, выскочив из комнаты, особо не смотрел. Ну и сверзился со второго этажа по узкой деревянной лестнице. Голова-ноги, голова-ноги… Перильца своротил, картину какую-то со стены снес. Грохоту было-о-о… Напоследок хорошенько кумполом о ступеньку приложился — искры не только из глаз, но и из ноздрей посыпались.
— Ой, зырь, Глаха, бетмен! — голосок был тонюсенький и ядовитый.
— Не… Бетмена Машка еще о прошлом годе шлепнула. Это супермен. Вишь, трусы на нем красные. Такие только у супермена…
— Не, у того трусы — поверх штанов. А у этого — прям так, на голую жо…
Послышался звук оплеухи, а затем притворное хныканье и сердитое бурчанье.
— Вань? — кажется, Машин голос.
Собрав в кучу руки-ноги — все старые болячки возопили по новой, к их хору присоединились несколько свежих — я попытался подняться. Встал, стараясь не сверкать голыми местами, но, запутавшись в бахроме, опять грохнулся.
— Не, это точно не супермен. Тот хотя б ходить умел. А этот собственную жо… голову найти не может.
— А ну, сорванцы, дуйте на улицу. Неча на чужой срам пялиться. — сказал взрослый строгий голос. — Давайте, давайте, а то быстро за ученье засажу.
Возмущенный вой и дробный топот возвестили об отбытии сорванцов.
А я, медленно и аккуратно, подтянув ноги и помогая себе руками, наконец-то поднялся. Убрал волосы с глаз и узрел белый свет. А вместе с ним — Машу, Ласточку и незнакомую, с красивым лицом, женщину.
Обилие дам с неожиданной остротой дало почувствовать, что стою я перед ними, аки ангел небесный, в трусах и валенках. А они, все трое, на меня смотрят. Маша — с беспокойством, Ласточка — чуть насмешливо, а третья дама — с каким-то, я б сказал, исследовательским интересом. Бойкие карие глаза с ведьминским прищуром так и шарили по моей обнаженной наружности, я аж засмущался весь. Поймав себя на том, что комкаю перед грудью замурзанную рваную женскую шаль, как красна девица ночнушку в первую брачную ночь, я опустил руки.
— Ты как, Вань? — жалостливо спросила Маша. — Живой?
Я добросовестно себя оценил: бок с одной стороны ободран и саднит — уже выступили рубиновые, как вино, капельки крови. Коленка распухла и почти не гнется, рука… рука замотана почти до самого плеча, и сквозь белую ткань проступают бурые пятна.
— Вроде бы. — оглянувшись на лестницу, я присвистнул. — И кто ж это меня на такую верхотуру затащил?
— А Витюша, сыночек мой. — откликнулась красивая женщина. — Самая большая кровать во всем доме, в моей, значить, спаленке… — подмигнув и улыбнувшись завлекательно, она уперла руку с ярко-красными ноготками в крутое бедро. Я начал краснеть и нагреваться, как самовар. От греха подальше отвел глаза, делая вид, что очень интересуюсь обстановкой.
Комната была большая, с широкими окнами и кружевными вязанными занавесками. На занавесках плыли белые лебеди. Натертый до блеска деревянный пол был застелен красивыми полосатыми ковриками, а вся мебель: кресла, диван с высокой спинкой, даже настольная лампа, были увешаны крахмальными салфеточками. Уютно тикали невидимые ходики.
— А, вы уже познакомились? — Обрез появился очень вовремя. В руках он держал объемистый тючок, и я понадеялся, что это для меня. — Маманя моя, Любовь Александровна. — он нежно приобнял женщину за плечи. Та, вздернув бровь, кокетливо фыркнула:
— Ну, зачем же по отчеству-то? Можно и по-простому: Любочка.
— Фельдшер, между прочим, первой категории. — не слушая маму, гнул своё Обрез. — Это она тебя, Ванюха, отмыла всего и заштопала. Так что с тебя причитается…
При этих словах мама так зазывно улыбнулась, обнажив чистые жемчужные зубки, что я аж закашлялся. Щеки горели.
— Благодарствую. — буркнул я, неловко кланяясь, и отвернулся.
Ну почему здесь нет Лумумбы? Он бы непременно поцеловал ручку, рассыпался в комплиментах, и быстренько наладил самые теплые и дружественные отношения…
А я продолжил кашлять — уже специально, чтобы скрыть накатившее смущение.
— Чего вылупились, девки? Голого мужика никогда не видели? — деликатностью Обрез явно пошел в маманю. — Он, может, еще девственник, а вы прилипли к нему глазами, как вихотки банные. — А ну брысь на кухню! А вы, мама, пока на стол накрывайте. Таракан обещался к обеду быть.
Таракан, оказывается, успел сгонять в город, и новости принес неутешительные. О Лумумбе не было ни слуху ни духу, зато завод Дуриняна сгорел дотла, как и Гарцующий Пони. Во всём обвиняли нас с наставником. И главное: вернулся отряд, отправленный еще до нашего приезда охотиться на имперский штурмовиков. Из сорока человек домой вернулись десять. Временно исполняющий обязанности начальника Агентства Шаробайко, боясь народного гнева, сбежал.
— Я знаю, кто за всем стоит! — сидеть я не мог. Во-первых, всё болело, во-вторых, не привыкшая к грубым домотканным штанам кожа зудела и чесалась.
— И кто? — отстраненно спросила Маша. Казалось, мысли её витают где-то далеко.
— Баба Яга!
Таракан хмыкнул.
— Так-то оно, может, и так, да только где она, Яга эта? Ищи ветра в поле…
Совет держать пришлось уйти аж за околицу: в доме Любови Александровны было слишком шумно. Близняшки, вместе с младшими братцами Обреза, носились в индейцев, размахивая настоящими топориками. Того и гляди, пол-уха отхватят, или скальп снимут, в порядке контрибуции. Да еще соседи. Под разными вымышленными предлогами простодушные деревенские жители валили поглазеть на заморских гостей. И ладно бы, просто поглазеть. Каждый считал своим долгом завести умный разговор о политической обстановке в городе, в стране, в мире… Ну, и выпить под это дело. Бутыль с самогоном стояла на столе, рядом с вареной картошкой и кислой капустой с огурцами. Её даже пробкой не затыкали.