Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
Однако персонажи не так уж часто наделяются набором прекрасных качеств, в первую очередь «жизненной силой», то есть стойкостью и сопротивляемостью обстоятельствам, опирающейся на крепкую систему нравственных ценностей, и чем дальше отходят они от своих рабочих «корней», тем слабее выражены в их характерах эти в известной мере «наследственные» черты. Чтобы в этом убедиться, достаточно сопоставить, допустим, главных действующих лиц двух публикуемых романов, Уилфа Коттона и Гордона Тейлора, или образы единокровных братьев в каждом из романов.
Нетрудно заметить, что носителями позитивных духовных начал выступают у Барстоу преимущественно представители Старшего поколения, такие, например, как отец и мать Тейлора; хотя, уточним, писатель вовсе не склонен идеализировать забитость и отупение вечной усталости, эти следствия изнурительного, подрывающего телесные и духовные силы труда, как свидетельствуют о том эскизно, однако выпукло очерченные образы родителей Уилфа в романе «Завтра поговорим».
Тем знаменательней появление в книгах Барстоу молодых героев, безоговорочно привлекательных по большому нравственному счету. К их числу относится водитель автофургона Брайен из рассказа «Зачинщики». Сюжет новеллы, повествующей о кризисе в молодой семье, как бы предвосхищает развернутое повествование «Рассказа о брате»; сходна и причина раздора — эгоцентризм одного из супругов, в данном случае Джойс, жены Брайена. Однако развязка новеллы лишена горького привкуса необратимости, каким отмечен финал романа: характеры Брайена и Джойс раскрыты с той степенью проникновения в механику внутренней жизни персонажей, какая выявляет глубинные свойства натуры, ее подоснову, а она-то и позволяет надеяться, что эти двое еще способны преодолеть то, что их разделило.
К концу романа «Завтра поговорим» его героя посещает далеко не новая, хотя не утратившая из-за этого своей истинности мысль: «Жизнь умеет мешать человеческому счастью». В своих книгах Стэн Барстоу показывает, каким образом жизни удается чинить такие помехи и как человек, зачастую о том не подозревая, всячески ей в этом способствует. Он все время напоминает читателю об ответственности человека перед собой и другими, о том, что жизнь — это, разумеется, жизнь, но и человек не безвольная кукла. В этом — главный урок его пристальной прозы, обогащающей читателя и знанием жизни северных графств Англии, и вообще знанием жизни и человека.
Завтра поговорим / Ask Me Tomorrow
(Перевела Ю. Палиевская)
В семь пятнадцать наступает решающий миг. Уже в семь Уилф был дома. Притворялся спокойным — сидел, уткнувшись в «Йоркшир ивнинг пост», — но кричащие заголовки казались бессмысленными. По радио играли Грига; звук с трудом и дребезжанием прорывался сквозь атмосферные помехи. После одного, особенно сильного разряда вообще ничего не стало слышно, Уилф поднялся со стула, склонился над потертым приемником «под орех» и начал крутить ручку — стрелка побежала по названиям уже не существующих станций тридцатых годов. Уилф дрожал от нетерпения, хотя понимал, что приемник работает на пределе; обидно в самый важный момент жизни оказаться во власти не зависящих от тебя обстоятельств. Родители купили этот приемник еще до войны, и теперь он, в сущности, уже не нужен. В комнате воцарился телевизор, новейшая модель с полуметровым экраном, за него Гарри, брат Уилфа, каждый месяц платит взнос, а по радио они только проверяют время. Правда, некоторые соседки за домашними делами включают радио, чтоб был музыкальный фон, но мать Уилфа отвлекаться не любит.
Из кухни доносилось позвякивание: мать мыла посуду. Оторвавшись от приемника, Уилф взглянул на отца. Одетый по — домашнему — в рубашке с коротким рукавом и жилетке, отец расположился возле камина. Он уже давно сидел вот так, неподвижно и прямо, и молча глядел на огонь. Отец старше матери, женился поздно. Есть в его характере какая-то вяловатость, которая, впрочем, не передалась ни одному из сыновей. Не благодушие человека, довольного своей жизнью, а скорее спокойное сознание того, что лучше уж держаться подальше от жизни, которая вызывает одну лишь злость и обиду, и только когда его терпение испытывали слишком долго, он разражался вспышками буйной ярости. В глубине души лежала горечь, и снести ее можно лишь в молчанье. Отец сидел безмолвно; от сигареты, которую он держал с осторожностью, стараясь не смять толстыми пальцами, поднималась струйка дыма.
Уилф нервно швырнул смятый окурок в камин. Вытирая о чайное полотенце руки, в комнату вошла мать, аккуратно повесила полотенце на решетку перед камином. Однажды, когда Уилф и Гарри были еще совсем маленькими и в камине так же жарко пылали уголья, Гарри поскользнулся и обеими руками схватился за уступ в камине. Целый месяц он с гордостью показывал всем свои руки, забинтованные так, что они стали похожи на боксерские перчатки, а мать за два шиллинга купила у соседки решетку: семья переезжала, дети выросли и решетка им больше не требовалась. У Коттонов решетка как-то вросла в быт, мать использовала ее, чтоб подсушить полотенца и белье.
— Гарри не вернулся?
Вопрос риторический, поскольку и так ясно, что Гарри дома нет. Он с час как ушел по своим делам, обещал прийти вовремя, но обещал матери, не брату: Уилф умышленно не просил его быть в это время дома.
— Будет шататься, пока не опоздает, — сказала мать, взглянув на будильник.
— Может, нашел, где еще послушать?
Уилфу очень хотелось, чтоб так оно и вышло, ведь присутствие брата будет стеснять.
— Уж сегодня мог бы посидеть дома. Небось дело всей семьи касается, — заметила мать.
Да, конечно, подумал Уилф, в известном смысле это касается и всего поселка. Сегодня соседи включат приемники, чтобы послушать передачу, которая им интересна только тем, что они знают автора. Неожиданная популярность среди местных жителей и радовала и раздражала. Он страстно хотел, чтоб о нем заговорили, чтоб с ним начали считаться в большом литературном мире, о котором он судил лишь по книгам и журналам, да по лихим статьям в «Санди тайме» и в «Обсервере». Ну а интерес местных жителей, по сути, всего лишь любопытство к чему-то им совершенно чуждому, скорее смущает Уилфа. Утешало сознание: те люди уважают заслуги в любой, пусть даже чуждой сфере. Мать, например, очень гордится им, хотя временами ее неспособность понять мысли и чувства, выходящие за рамки жизни их поселка, шахты или семьи, просто выводит из себя.
На часах десять минут восьмого. Его нервное напряжение достигло предела. Остаться бы одному, сидеть в своей комнате, спокойно и собранно все оценить, не отвлекаясь, не думая о реакции окружающих.
— Вечно его нет до последней минуты, — говорила мать, все еще думая о Гарри. — На собственные похороны и то небось опоздает.
Странно, голова у нее постоянно занята бытом, и ее это вполне устраивает. Мать сняла с решетки жилетку и прижала к щеке, проверяя, не влажная ли; казалось, руки ее ни на минуту не могут оставаться без дела. Ее суетливость наконец вывела отца из себя.
— Сядь и не болтай, — проговорил он. — Захочет — придет, и нечего тут… — Он слегка повернул свою крупную голову к Уилфу: — Настрой-ка еще немного да подбавь звуку.
Уилф послушно исполнил просьбу — комнату наполнили пронзительные звуки струнной музыки. Потом он сел, взяв со стола экземпляр текста, который из Лидса прислала ему редакция Би — би — си. Вспомнилось почти болезненное волнение, с которым он читал известие, что рассказ постараются включить в одну из ближайших программ. Этот текст радиопередачи пока ближе всего к желанному «опубликовано», а письмо редактора — первый сигнал из внешнего мира, что слова, которые он неуверенно царапал на бумаге в редкие минуты одиночества в комнате, где помещался с братом Гарри, эти самые слова уже не просто забава. Деньги, конечно, всегда нужны, но сейчас не о них речь. Он и так отдал бы рассказ, бесплатно.