Расскажи мне, как живешь
Шрифт:
Почти все курдские мужчины разительно похожи на лорда Китченера [42] с цветной картинки, висевшей когда-то у меня в детской, – кирпично-красное лицо, огромные каштановые усы, синие глаза и воинственный взгляд.
Половина здешних деревень – курдские, а половина – арабские. Жизненный уклад в них примерно одинаков, религия – тоже, но никогда вы не спутаете курдскую женщину с арабской. Арабские женщины очень скромны и держатся в тени, они отворачивают лица, когда с ними заговариваешь, они осмеливаются смотреть на тебя только издали, а уж никак не в упор. Когда улыбаются, смущенно отводят глаза. Одежда на них черная или темных тонов.
42
Китченер
Арабская женщина никогда не посмеет заговорить с мужчиной. Курдка же убеждена, что она ничем не хуже мужчины, а то и лучше. Она смело выходит из дому и не прочь позубоскалить с прохожими мужчинами. Ей ничего не стоит выбранить мужа. Наши рабочие из Джараблуса, с непривычки, в полном шоке.
– Никогда, – восклицает один из них, – не слышал, чтобы достойная женщина такое говорила своему мужу! Я не знал, куда глаза девать от стыда!
Между тем бронзоволикие красавицы обступили меня и рассматривают с откровенным интересом, обмениваясь грубоватыми комментариями. Они дружелюбно кивают мне, смеются, спрашивают что-то, потом качают головами и хлопают себя по губам, дескать: «Как жаль, что нам не понять друг друга!» Они с любопытством разглядывают мою юбку, ощупывают рукав. Потом указывают руками на раскоп, – ведь я жена хваджи? Я киваю, а они еще что-то спрашивают и смеются, понимая, что ответ получить невозможно. Догадываюсь, что их интересует моя семья, и есть ли у меня дети, и сколько их… Но увы! Потом они пытаются объяснить мне, что будут делать с травками и корешками, – напрасные старания. Они, хохоча, поднимаются, снова кивают мне и уходят, махая на прощание, – похожие на огромные яркие цветы.
Живут они в саманных лачугах, а все их имущество состоит из нескольких кухонных горшков, но они счастливы, и веселье их непритворно. Они упиваются жизнью ничуть не меньше героев Рабле [43] – красивые, пышущие здоровьем и весельем.
Моя маленькая знакомая гонит мимо меня коров, робко улыбнувшись, она тут же отводит глаза.
В отдалении слышны свистки бригадиров. Фидос! Перерыв на ленч, половина первого. Я возвращаюсь к Максу и Маку. Мы едим холодную баранину, опять крутые яйца, ломти арабского хлеба, а Макс и Мак – еще и местный козий сыр – светло-серого цвета, жутко пахнущий и слегка приправленный шерстью. У меня же с собой изысканные швейцарские сырки, облеченные в серебряную фольгу и красиво уложенные в круглую коробочку. Макс смотрит на них с презрением. На десерт – апельсины и горячий чай.
43
Рабле Франсуа (1494—1553) – французский писатель-гуманист эпохи французского Возрождения, отвергавший аскетизм и средневековые предрассудки.
Затем идем осматривать место, где будет построен наш дом.
Это в нескольких сотнях ярдов от деревни и от дома шейха, к юго-востоку от раскопа. Каркас и перегородки уже готовы, я с тревогой спрашиваю, не слишком ли малы комнаты. Мак снисходительно улыбается: так кажется из-за того, что вокруг – открытое пространство.
Дом будет с куполом, под которым большая гостиная-кабинет, прямо в середине, а с боков еще две комнаты.
Отдельное здание – кухня с подсобными помещениями.
Если со временем понадобятся еще комнаты, их можно будет пристроить потом.
Неподалеку выкопают наш собственный колодец, чтобы не ходить за водой к шейху. Макс выбирает место для колодца и возвращается на раскоп.
Я остаюсь и наблюдаю за Маком, который весьма оригинальным способом изъясняется со строителями: размахивает руками, присвистывает, цокает языком, кивает, но при этом не говорит ни слова.
В четыре Макс начинает обходить квадраты и записывает, кому какой бакшиш положен за сегодня. Рабочие выстраиваются в шеренгу и предъявляют свои находки. Один из наиболее предприимчивых корзинщиков даже вымыл свою добычу слюной – для большего эффекта.
Открыв огромную амбарную книгу, Макс приступает к осмотру:
– Касмаги? (Кайловщик).
– Хасан Мохаммед.
Что у него? Тот показывает: половина горшка, множество черепков, костяной нож, небольшие кусочки меди.
Макс перебирает его добычу, безжалостно выбрасывая хлам, – обычно это как раз те вещицы, на которые рабочий возлагал большие надежды. Найденные бусинки складывают в одну коробку, костяные предметы в другую. Черепки идут в большие корзины, которые тащат мальчишки. Макс во всеуслышание объявляет размер вознаграждения: два с половиной, ну так и быть, четыре пенса, и записывает это в книгу. Хасан Мохаммед повторяет вслух эту сумму, запоминая.
Но самые тяжкие расчеты предстоят в конце недели: дневной заработок за все дни плюс вознаграждение, вся сумма выплачивается сразу. Причем каждый рабочий каким-то непостижимым образом точно знает, сколько именно ему причитается, и иногда поправляет Макса:
– Нет, еще два пенса!
Но нередко слышишь и такое:
– Нет, четыре пенса лишние!
Ошибаются они очень редко.
Иногда возникает путаница из-за одинаковых имен. Здесь у нас трое или четверо Даудов Мохаммедов, и приходится их различать по третьему имени: Ибрахим или Сулейман.
Макс переходит к следующему рабочему.
– Имя?
– Ахмад Мохаммед!
У этого рабочего не очень много находок, да и те, строго говоря, можно было бы выбросить, но поощрение необходимо, поэтому Макс выбирает несколько черепков и кладет в корзину, записав на его счет два фартинга [44] .
Доходит очередь и до «корзинщиков». Ибрахим Дауд нашел что-то яркое и многообещающее на вид, но при ближайшем рассмотрении это оказывается обломком арабской курительной трубки. Маленький Абдул Джохар застенчиво протягивает несколько крохотных бусин и некий предмет, который Макс тут же хватает, издав одобрительный вопль. Это цилиндрическая печать, почти не поврежденная, да еще и нужного нам периода – действительно ценная находка! Маленький Абдул удостоен похвалы, и на его счет записано целых пять франков! Шеренга восхищенно перешептывается.
44
Фартинг – мелкая английская бронзовая монета, равная одной четвертой пенни и вышедшая из обращения в 1961 году.
Вообще, для наших рабочих, азартных по натуре, раскопки привлекательны прежде всего непредсказуемостью.
И ведь что удивительно: одни звенья удачливые, а другим не везет – и все тут. Прежде чем снимать очередной слой, Макс иногда вдруг говорит:
– Ибрахима и его звено теперь поставлю у внешней стены – уж больно им везло в последнее время, посмотрим, что они найдут на новом квадрате. А бедняге Рейни Джорджу что-то ничего не попадается, ставлю его на хорошее место.
Но – увы и ах! На новом квадрате, где было когда-то беднейшее городское предместье, тут же обнаруживается клад: глиняный горшок с кучей золотых серег. Вероятно, приданое чьей-то дочери. Ибрахим опять получит солидный бакшиш, а Рейни Джорджу, которого Макс поставил на «перспективное» погребение, где, по идее, должно быть множество ценных предметов, опять попадаются одни кости.
Рабочие, удостоенные бакшиша, возвращаются к работе крайне неохотно.
Наконец Макс обошел всех. Еще полчаса, и солнце закатится. Опять слышны свистки. Все кричат: «Фидос!
Фидос!» Конец работы. Мальчишки подбрасывают вверх опорожненные корзины и с криком и хохотом их ловят, потом бегом несутся вниз. Те, кто живет в деревнях неподалеку, в двух-трех милях отсюда, идут домой. Находки в ящиках и корзинах сносят вниз очень осторожно и укладывают в нашу «Мэри». Рабочие, которым с нами по пути, устраиваются у нее на крыше. Мы возвращаемся домой.