Рассказы, эссе, философские этюды
Шрифт:
Я продолжал бежать к ним, замедляя ход и соображая, что же мне, собственно, делать. Не оставить же товарища, алкаш он или не алкаш, в беде. К счастью, когда я был от них метрах в 15-ти, нападающие оставили Серегу и бросились на меня. Это облегчало мою задачу. Теперь я мог позволить себе драпануть, заботясь лишь, чтоб с одной стороны они меня не догнали, а с другой - не вернулись добивать Серегу. Я побежал в сторону трассы и хоть не успел сообразить, зачем я выбрал именно это направление, но это оказалось удачным ходом. Как только я выскочил на трассу, бандюки развернулись и бросились назад, но не к Сереге, а к своему катеру, столкнув который на воду, дали газ и стремительно умчались. Как выяснилось из расспросов моих товарищей и наших соседей, это были не настоящие рыб охранники, а местные бандюки, которые мазались под рыбохрану, возможно даже сотрудничали с ней (те ведь тоже были местные), брали на прокат катер и фуражку и просто избивали и грабили приезжих одесских рыбачков, придираясь к нарушениям якобы правил ловли. Продолжать свои действия на трассе с мощным движением, где иногда проезжала и настоящая милиция, они не могли себе позволить.
В общем
К концу октября короп стал брать все хуже, пока не перестал совсем, но пошел рак и на нем можно было зарабатывать даже лучше, чем на коропе.
Но в конце ноября выпал довольно глубокий снег и рак тоже почти перестал ловиться. Мои товарищи сбежали, а мне нужно было добрать еще немного до полной суммы. Я услышал, что рак еще хорошо идет в самом устье. Но не имея лодки, туда было не так то просто добраться по берегу в это время года. По дороге нужно было пересечь несколько ериков глубиной примерно по грудь. Летом было не проблема перейти их вброд. Но другое дело в конце ноября - начале декабря. Днестр еще не схватило льдом, но на болотах лед был уже довольно крепкий и я решил рискнуть, надеясь, что на ериках он меня тоже выдержит. Я нагрузил огромный тюк, упаковав туда палатку, тулуп, одеяла и прочие пожитки, включая кучу рачниц, взвалил все это на горб и двинулся. Два ерика я перешел по льду благополучно, но на третьем, последнем, провалился в полынью, скрытую под снегом. Я погрузился в воду по горло вместе со своим огромным тюком и с трудом, ломая лед, вылез на противоположный берег. Короткий декабрьский день кончался, смеркалось. Переть назад до Маяк с моим огромным тюком, намокшим и отяжелевшим, продираясь в темноте сквозь камышовые хащи по едва заметной и днем тропинке у меня уже не было сил. До наступления полной темноты я успел найти группу деревьев, под которыми было достаточно ровное место, не заросшее камышем, поставил там мокрую палатку, кинул на дно мокрые одеяла и упал на них в мокрой одежде, накрывшись мокрым тулупом. Развести костер было невозможно, т.к. спички тоже были мокрыми.
На другой день я чувствовал себя неважно, но "воля к победе" держала меня. Я расставил рачницы, наловил за день тьму раков, переночевал таким же образом еще раз и на следующее утро двинулся назад в Маяки и оттуда прямо в Одессу.
Продав раков на Привозе и сдав вещи в камеру хранения на вокзале, я отправился к Алене.
На этот раз меня не волновало, есть ли у нее кто-то новый, застану ли я ее одну или с мамой. Не мучила меня и совесть, что я уже изменил ей на сей раз. Летом на берега приезжали из Одессы компании отдохнуть и развлечься. Приезжали и отдельные девицы, а некоторые, поссорившись, отбивались от своих и бродили по берегу в одиночестве. Это не были проститутки, работающие за деньги, но можно сказать, что они были любительницы приключений в узком смысле слова. Морального запрета на связь с такими я не держал ни тогда, не утверждаю его и в философии. Но натуре моей такие связи не очень соответствуют. Поэтому их было очень мало в моей предыдущей жизни. Даже, когда я под давление среды пытался это делать (а такое давление существовало в какой-то степени всегда, и до сексуальной революции тоже, хотя после оно стало тотальным и гнетущим) у меня это плохо получалось. Давление порождает у меня двоякую реакцию, либо я поступаю прямо обратно ему, иду наперекор, поперек, навстречу, либо, если, уступаю, теряю почву под ногами, уверенность, даже впадаю в ступор. Но здесь на брегах я не испытывал на себе этого давления. Здесь была свобода. Не какая-то маловразумительная "осознанная необходимость", а свобода дикой природы, закон джунглей. Организованное общество с его милицией здесь практически не защищало человека, он должен был сам заботиться о своей защите. Эта свобода снимала психологическое давление. В свободе дикой природы или Дикого Запада в нем нет нужды с одной стороны и нет эффективности его применения с другой. Зачем кому-то давить на чем-то неугодного или не нравящегося ему другого психологически, если он может просто применить к нему силу. Ну хотя бы прогнать его без объяснений, чтоб тот его не раздражал. Это, если он полагается на свою силу. Если же не полагается, то применять психологическое давление не стоит, дабы самому не схлопатать по морде и не быть разогнанным.
Эта свобода была мне по душе. Она пьянила меня настолько, что у меня мелькала даже мысль, а не плюнуть ли на Израиль и не остаться ли на этих брегах до конца жизни. Но в этой свободе была и обратная сторона. Она подсознательно освобождала человека от собственно человеческого, от того, что дала человеку цивилизация, а точнее культура. Другое дело, что сексуальная революция освободила и человека живущего в организованном обществе от многих ограничений морали и от духа. Но я, к счастью, родился и сложился достаточно крепко в эпоху до этой революции. Поэтому и соблазн свободой я выдержал, не отказавшись ни от моральных норм ни от служения духовной идее. Но что касается понимания своей натуры в вопросах связей с тем или иным сортом женщин, то, как я уже сказал, я и до того не слишком понимал себя (и большинство людей тоже), свобода же, скажем так, упростила и огрубила меня в этом отношении. Короче я, пользуясь терминологией любителей этого жанра, не упустил там нескольких представившихся случаев.
И тем не менее, как я сказал, меня не тревожило и не смущало на сей раз ни чувство вины, ни сомнения в Алене, ни, тем более, такие мелочи, как застану ли я ее одну. Никакой неопределенности отношений, бывшей в прошлое мое посещение, на сей раз не было.
На мой звонок к калитке вышла Алена, но на сей раз она оказалась в доме не одна. Мы условились встретиться вечером в городе. Когда мы встретились, Алена сказала, что договорилась с матерью, что она ночует сегодня у подруги, и нам остается только снять комнату, чтобы провести там может последнюю нашу ночь. Мы отправились на поиски. В центре города шансов найти не было и мы лазили по каким-то окраинным трущобам.
В те дни в Одессе бушевало стихийное бедствие, запомнившееся многим надолго. После двух дней мокрого снега ударил мороз, образовался страшный гололед. От намерзшего льда пообрывались провода, а поднявшаяся затем буря повалила много столбов электропередач, в результате чего Одесса на несколько дней оказалась без света и воды. В этой кромешной тьме, пронизываемые насквозь холодным ветром, оскользываясь на льду, мы блуждали от дома к дому безуспешно пытаясь найти ночлег. В большинстве случаев нам даже не открывали, разговаривали черещ дверь и наотрез отказывались, не желая даже слушать об оплате. Как потом я узнал из газет, хаосом воспользовались бандиты и к прочим неприятностям обрушивашися на одесситов в те дни добавились массовые ограбления. Народ боялся открывать двери незнакомым. Наконец, в какой-то мерзкой халупе дверь открылась и на пороге в свете свечи показался тип, похожий на мохнатого паука, вылезшего из своего темного угла с развешанными в нем в паутине мухами. Он осмотрел меня цепким, колючим взглядом и я понял, что чем-то ему не понравился. Позже, за водочкой, он разоткровенничался и мы узнали, что он старый гэбист еще времен Сталина, наполовину выживший из ума, безумно любящий вождя народов и ненавидящий всех и вся, кто был после, и уже, конечно, "этих жидов", от которых все зло. Если б не пнощание с Аленой я бы, конечно, набил ему морду в самом начале его откровений и за "жидов" и за его гэбистское прошлое, в котором он пытал людей типа моего отца и теперь этим откровенно хвастался. Но ради прощания с любимой я переступил через это и только поддакивал, слушая его. Но это было потом. А сейчас, просверлив меня насквозь взглядом и почувствовав во мне то ли еврея, то ли "врага народа" он сказал: - Вообще-то у меня есть свободная комната и деньги мне не помешают и воров не боюсь: грабить у меня нечего. Но...
– Если бы он успел высказать это свое "но", дело было бы кончено. Но Алена, божественная Алена, прервала его. Что она там пела, это немыслимо передать. Она пустила в ход весь свой колдовской магнетизм. Наконец, этот старый пень ожил и выбросил из себя свежую почку. Он выдал нечто должное изображать улыбку в сторону Алены, затем перевел на меня вновь ставший неодобрительным взгляд и сказал - Только ради нее.
– Я не сомневался.
Наконец, водка была выпита, воспоминания закончены, старый гриб показал нам нашу комнату и раскланялся. Комната соответствовала внешнему облику халупы. Даже в свете свечи видно было какая она грязная. Кроме кровати застеленной каким-то невообразимым тряпьем, в ней больше ничего не было. Но нам больше ничего и не нужно было.
В ту ночь, ослабленный навалившейся уже болезнью, я был плохим любовником. Я был близок к тому, чтобы быстро кончить в первый раз. Не знаю, чувствуют ли все женщины приближение этого момента у мужчины, но мне никогда ни до, ни после не встречалась женщина, способная предотвратить, точнее надолго оттянуть этот момент. Но Алена ведь была королева. Она сказала - я не дам тебе быстро кончить.
– И она сделала это. Позже, в Израиле мне встречались женщины, изучившие и овладевшие всякими техническими приемами этого дела, начиная с "Камасутры" и кончая какими-то современными пост сексуально революционными техниками. Как только такая жрица начинала давать мне указания - Нет, ты сначала должен сделать мне то-то - у меня пропадало всякое желание и падал инструмент. Алена, конечно, не владела никакими такими техниками, но была наделена от природы многими талантами и среди них талантом любить. И самое главное, она любила меня.
В какой-то момент она попросила меня лечь на спину. Я чувствовал, что это - не от техник, что это - импровизация ее любви. Это нисколько не оттолкнуло меня и я сделал то, что она просила. Она насадилась сама на мой скипетр, охватила меня коленями и в свете свечи я увидел и почувствовал телом изумительный танец любви. Я знал к тому времени, что Алена не только талантливая музыкантка, но и великолепная танцовщица. Но такой пластики я не видел никогда даже в балете. Так простились мы "навсегда"... И тем не менее это оказалось не последняя наша ночь, хотя лучше было бы, чтобы именно она была последней.
Вернувшись в Киев, я рассчитался с женами, подал документы на выезд и с головой окунулся в сионистскую деятельность. Вдруг месяца через три-четыре я получил от Алены весточку, что она через неделю будет в Киеве на 3 дня. Расставаясь, мы не обсуждали такую возможность - учитывая склад и понятия алениной мамы, представлялось совершенно нереальным, чтобы та отпустила свою дочь в другой город на 3 дня, тем более, ко мне. Но Алена, изобретательная Алена, движимая любовью, придумала комбинацию. Она влезла в какую-то культурно-комсомольскую деятельность и ее посылали или якобы посылали на какой-то съезд юных доярок с музыкальным уклоном. Ее приезд совпал со свадьбой у одной моей знакомой, точнее хорошего друга и большой помощницы в период моей предыдущей еврейско-культурнической деятельности. Свадьба приходилась на день перед выездом Алены назад в Одессу. Я не мог не пойти на эту свадьбу и не видел, точнее не разглядел, причины, по которой мне не следовало идти туда вместе с Аленой. А зря.