Рассказы и очерки
Шрифт:
Прокурор откашлялся и сел так, чтобы получше видеть ясновидца.
– Вот письмо, - сказал он и вынул из кармана незапечатанный конверт.
– Пожалуйста.
– Благодарю, - глухо сказал ясновидец, взял конверт и, прикрыв глаза, повертел его в руках. Вдруг он вздрогнул и покачал головой.
– Странно!
– пробормотал он и отпил воды, потом сунул свои тонкие пальцы в конверт и замер. Его смуглое лицо побледнело.
В комнате стояла такая тишина, что слышен был легкий хрип Яновица, который страдал одышкой.
Тонкие губы Карадага дрожали и кривились, словно
– Нестерпимо!
– пробормотал он, вынул пальцы из конверта, вытер их платком и с минуту водил ими по скатерти, будто точил их, как ножи. Потом нервно отпил глоток воды и осторожно взял конверт.
– В человеке, который это писал, - сухо начал он, - есть большая внутренняя сила, но...
– Карадаг, видимо, искал слово, - такая, которая подстерегает... Это страшно!
– воскликнул он и выпустил конверт из рук.
– Не хотел бы я, чтобы этот человек был моим врагом.
– Почему?
– не сдержался прокурор.
– Он совершил что-нибудь нехорошее?
– Не задавайте вопросов, - сказал ясновидец.
– В каждом вопросе кроется ответ. Я знаю лишь, что он способен на что угодно... на великие и ужасные поступки. У него чудовищная сила воли... и жажда успеха... богатства... Жизнь ближнего для него не помеха. Нет, он незаурядный преступник. Тигр ведь тоже не преступник. Тигр - властелин. Этот человек не способен на подлости... но он уверен, что распоряжается судьбами людей. Когда он выходит на охоту, люди для него добыча. Он убивает их.
– Он стоит по ту сторону добра и зла, - пробормотал прокурор, явно соглашаясь с ясновидцем.
– Все это только слова, - ответил тот.
– Никто не стоит по ту сторону добра и зла. У этого человека свой строгий моральный кодекс. Он никому ничего не должен, он не крадет и не обманывает. Убить для него все равно, что дать шах и мат на шахматной доске. Такова его игра, и он честно соблюдает ее правила.
– Ясновидец озабоченно наморщил лоб.
– Не знаю, что это значит, но я вижу большой пруд и на нем моторную лодку.
– А дальше что?
– затаив дыхание, воскликнул прокурор.
– Больше ничего не видно, все расплывается. Как-то странно расплывается и становится туманным под натиском жестокой и безжалостной воли человека, приготовившегося схватить добычу. Но в ней нет охотничьей страсти, есть только доводы рассудка. Абсолютная рассудочность в каждой детали. Словно решается математическая задача или техническая проблема. Этот человек никогда ни в чем не раскаивается, он уверен в себе и не боится упреков собственной совести. Мне кажется, что он на всех смотрит свысока, он очень высокомерен и самолюбив. Ему нравится, что люди его боятся.
– Ясновидец выпил еще глоток воды.
– Но вместе с тем он актер. По сути дела он честолюбец, который любит позировать перед людьми. Ему хотелось бы поразить мир своими деяниями... Хватит, я устал. Он мне антипатичен.
– Слушайте, Яновиц, - обратился к хозяину взволнованный прокурор.
– Ваш ясновидец в самом деле поразителен. Он нарисовал точнейший портрет: сильный и безжалостный человек, для которого люди только добыча;
– Вот видите, - обрадовался польщенный Яновиц.
– Что я вам говорил! Это было письмо от либерецкого Шлифена, а?
– Что вы!
– воскликнул прокурор.
– Господин Яновиц, это письмо одного убийцы.
– Неужели!
– изумился Яновиц.
– А я-то думал, что оно от текстильщика Шлифена. Он, знаете ли, великий разбойник, этот Шлифен.
– Нет. Это было письмо Гуго Мюллера, этого братоубийцы. Вы обратили внимание, что ясновидец упомянул о пруде и моторной лодке. С этой лодки Мюллер бросил в воду своего брата.
– Быть не может, - изумился Яновиц.
– Вот видите, господин прокурор, какой изумительный талант!
– Бесспорно, - согласился тот.
– Как он анализировал характер этого Мюллера и мотивы его поступков! Это просто феноменально! Даже я не сделал бы этого с такой глубиной. А ясновидец только пощупал письмо, и пожалуйста... Господин Яновиц, здесь что-то есть. Видимо, человеческий почерк действительно испускает некие флюиды или нечто подобное.
– Я же вам говорил!
– торжествовал Яновиц.
– А кстати, господин прокурор, покажите мне почерк убийцы. Никогда в жизни не видывал!
– Охотно, - сказал прокурор и вытащил из внутреннего кармана тот самый конверт.
– Кстати, письмо интересно само по себе...
– добавил он, извлекая листок из конверта, и вдруг изменился в лице.
– Вернее... Собственно говоря, господин Яновиц, это письмо - документ из судебного дела... так что я не могу вам его показать. Прошу прощения...
Через несколько минут прокурор бежал домой, не замечая даже, что идет дождь. "Я - осел!
– твердил он себе с горечью.
– Я - кретин! И как только могло это со мной случиться?! Идиот! Вместо письма Мюллера второпях вынуть из дела собственные заметки к обвинительному заключению и сунуть их в конверт! Обормот! Стало быть, это мой почерк! Покорно благодарю! Погоди же, мошенник, теперь-то я тебя подстерегу!"
"А впрочем, - прокурор начал успокаиваться, - он ведь не сказал ничего очень дурного. Сильная личность, изумительная воля, не способен к подлостям... Согласен. Строгий моральный кодекс... Очень даже лестно! Никогда ни в чем не раскаиваюсь... Ну и слава богу, значит, не в чем: я только выполняю свой долг. Насчет рассудочной натуры тоже правильно. Вот только с позерством он напутал... Нет, все-таки он шарлатан!"
Прокурор вдруг остановился. "Ну, ясно!
– сказал он себе.
– То, что говорил этот князь, приложимо почти к каждому человеку. Все это просто общие места. Каждый человек немного позер и честолюбец. Вот и весь фокус: надо говорить так, чтобы каждый мог узнать самого себя. Именно в этом все дело", - решил прокурор и, раскрыв зонтик, зашагал домой своей обычной энергической походкой.
– Господи, боже мой, - огорчился председатель суда, снимая судейскую мантию.
– Уже семь часов!