Рассказы и сказки
Шрифт:
– Вам холодно? Идем домой, тем более что полчаса давно прошло.
– Можете идти. Я вас не держу.
– Но я обещал...
– Не следовало обещать. Во всяком случае, я никуда не пойду.
– Вот упрямое существо! В таком случае наденьте хоть мои перчатки.
– Мне не х... холодно, - отвечает Верочка, продолжая дрожать, и вид у нее такой, словно она чего-то ждет.
Я молча беру по очереди ее холодные, как лед, руки, вытаскиваю из карманов и надеваю на них свои меховые перчатки. Она вертит перед глазами свои руки, ставшие огромными.
– Как у великана. Не знаю теперь, куда их девать.
– Только не потеряйте. Вам бы их, собственно говоря, следовало эти перчатки привязать тесемочками.
– Госссподи! Да перестаньте вы наконец смотреть на меня, как на маленького ребенка. Уверяю вас, что я уже совсем взрослый человек. Вы меня только мало знаете. Дайте ваш стек.
Я закуриваю другую папиросу, вытащив ее из походного кожаного портсигара, висящего на тонком ремешке поверх шинели, а в это время она, вытянув мой стек перед глазами, усиленно смотрит вверх на луну и щурит то один глаз, то другой. Луна отражается синими огоньками в ее черепаховом гребне, на металлической рукоятке стека, на пуговицах шубки. Наконец она отдает мне стек и спрашивает:
– Послушайте, вы не можете мне сказать, почему если вытянуть стек на уровне носа, закрыть правый глаз и смотреть пристально на луну, то она будет с левой стороны, а если зажмурить левый глаз, то она будет с правой стороны?
Я долго смотрю на Верочку, и мне почему-то хочется ее поцеловать.
– Вы прелесть!
– Мерси. Почему это вы вдруг решили?
Сегодня она похожа на девушку с английской открытки.
– Так. В вас есть что-то в высшей степени великобританское.
– В каком смысле? - высокомерно спрашивает она.
– Во всяком.
– Мне кажется, вы ошибаетесь. Многие говорили, что я похожа на английскую головку. А Великобритания здесь ни при чем.
– Верочка, родная моя! Побойтесь бога. Ведь Англия это, в общем, то же самое, что Великобритания.
Но Верочка после моего фиктивного отъезда на фронт решительно мне не верит.
– Да, как же! Расскажите кому-нибудь другому. Англия это одно, а Великобритания - другое. Верно? Нет? А почему у вас глаза блестят?
Я молча улыбаюсь.
– Да что вы меня все время разыгрываете! Я отлично знаю, что Англия это Англия, а Великобритания совсем другое, где-то около Аляски.
– Ладно. Пускай будет возле Аляски. Ей же хуже. Хай буде федеративная республика.
– Что?
– Республика, говорю.
– Какая еще там республика?
– Федеративная.
– Не понимаю ваших намеков, - пожимает плечами Верочка. - Это вы просто начитались газет.
Мечтательно закинув голову, она смотрит на луну. Я бросаю окурок и давлю его сапогом.
– Пошли?
– Подождите, - говорит она, о чем-то упорно думая.
– О чем вы думаете?
– О вас.
– Именно?
Она смотрит на меня молчаливо и медленно проводит кончиком языка по губам.
– Татьяна то вздохнет, то охнет, перо дрожит в ее руке, облатка розовая сохнет на воспаленном языке, - говорю я.
Она не отвечает. Потом ее голова ложится ко мне на плечо, стек валится на песок, и я целую Верочку в губы - теплые, нежные, безвольные, солоноватые от моря, и сквозь них слышится холодок зубов. От Верочкиного лица свежо пахнет цветочным мылом, а от волос мускусом. Ее лицо прижимается к моему, и я чувствую у себя на щеке щекочущий трепет ее сухих ресниц. Наконец она освобождается из моих объятий, спрыгивает на песок, поправляет гребенки и говорит шепотом:
– Пойдем.
– Знаете... Посидим еще.
– Уже полчаса прошло, - лукаво говорит она.
Я вздыхаю, подбираю с песка отсыревший стек, беру Верочку под руку, и мы той же дорогой поднимаемся вверх. Она прижимается к моему плечу, изредка покашливает. Я курю. Некоторое время мы молчим. Наконец она произносит мое имя:
– Павлик...
– Что, дорогая?
– Скажите что-нибудь.
– Что прикажете вам сказать?
– Что-нибудь очень, очень хорошее.
– Серьезное?
– Конечно.
– Сколько будет А плюс В в квадрате?
– Госссподи, да отстаньте вы от меня с вашей алгеброй, - с тоской говорит Верочка.
И дымка любви, окутавшая нас на десять минут, тает.
– Итак, - говорю я, - значит, сегодня мы с вами видимся в последний раз. Завтра я еду.
– Пожалуйста, не врите. Никуда вы все равно не уедете. Я вам не верю.
Мы подходим к воротам. Полночь горит белым, ледяным пламенем. Вокруг пустота и страшная тишина. Мы как бы находимся в самом центре циклона, на мертвой точке. Где-то вокруг нас мчится ночь, полная смерти и ужаса. Но я ее совсем не ощущаю. Я ни о чем не думаю. У меня на сердце тихо, холодно, неподвижно, как у мертвого. А может быть, я и есть мертвец. Может быть, меня уже давно убили где-нибудь под Сморгонью или на Стоходе. Может быть, под Дорна-Второй.
Я звоню дворнику, и мы молчим. Верочка нерешительно смотрит на меня, в мое мертвое лицо и, видимо, хочет о чем-то спросить, но боится. Слышатся шаги дворника и звон ключей. Я кладу в грубую ладонь две синие марки по гривеннику каждая - двадцать копеек.
– Ну, Верочка, до свиданья. Давайте перчатки.
Она протягивает мне обе руки, я стаскиваю с них перчатки, нагревшиеся в середине, как птичьи гнезда, и целую по очереди маленькие нежные ладошки.
– Послушайте, - пересиливая нерешительность, спрашивает она, - это правда, что Великобритания и Англия одно и то же? Только не врите.
Я улыбаюсь и говорю с таким видом, будто хочу соврать:
– Конечно, правда.
Она глубоко вздыхает.
– Вот, ей-богу, что за человек: никогда не разберешь, когда вы смеетесь, а когда говорите правду. Это у вас смешалось, как соль с сахаром.
– И с перцем.
– Много о себе думаете. А в общем, вы заноза, и я вас терпеть не могу. Ну, родной, приходите же скорее.
– Если...
– Если что? - Ее лицо взволнованно. - Если что?