Рассказы израильских писателей
Шрифт:
Порывшись в кармане, Даям вынул старую, изрядно потертую газетную вырезку. Он расправил ее на ладони и поднес очень близко к глазам, как это делают близорукие люди. В газете была напечатана фотография юноши, стоявшего на холме. Всклокоченная шевелюра, в руке сигнальный фонарь… Отец зажал газету в ладонях и закрыл глаза.
…Это было ночью, когда Йоси вернулся домой после восхождения на Иехиам. Растянувшись на диване, вспотевший, в перепачканной одежде, он восторженно восклицал: «Ой, папа, если бы ты был с нами! С ума можно сойти от красоты! Особенно при закате солнца… Прошу тебя, папа, зажги душ… Я такой грязный и потный… Зажги, пожалуйста, папочка, душ….»
Даям снова открыл газету и потрогал фотографию, проведя пальцем по ниспадавшим на лоб волосам. «Мальчик мой дорогой, сама судьба влекла тебя туда…» А сейчас он там… И всю ночь лил на него дождь…
Всю ночь лил на него дождь.
Даям медленно шел по склону. Морщинки на лбу покрылись потом, он вытер лоб рукой. Ветер бросил ему в лицо несколько слетевших с дерева листочков. Он подумал: да, слишком рано, пожалуй, приду я сегодня на работу. Пальцы его разглаживали помятую газету.
Он увидел большие трубы, лежавшие возле траншеи. Черные и толстые, они блестели от дождевых капель. Даям снял плащ, положил его на камень, присел и стал дожидаться товарищей.
Дождь давно перестал, но земля еще не высохла. Она была усеяна цветами. Покрытые росинками, они сверкали на склоне горы, как звездочки. Даям вдыхал в себя утренние ароматы и, сам того не замечая, барабанил пальцами по камню. Кажется, сегодня, после многих дней ненастья, будет светлый солнечный день.
Тем временем начали подходить рабочие. Кто-то, желая выразить свое сочувствие, молча пожал ему руку. Даям в знак признательности склонил голову. Все рабочие молча подходили к нему и пожимали руку, и он каждого благодарил кивком головы.
Один, у которого сын был убит еще в начале зимы, подошел к Даяму и стал с ним рядом с поникшей головой.
— Вот так, — сказал он и непроизвольно плечом своим коснулся его плеча. Оба осиротевших отца посмотрели друг на друга и отвели глаза. — Вот так, — снова повторил тот, прикоснулся к его руке, повернулся и ушел.
Рабочие сбросили с себя куртки и плащи.
После дождливых дней немного прояснилось, и белесые куски неба, освещенные солнцем, постепенно голубели. С востока над горами и с запада над морем собирались тучи, но гладь долины, облаченной в зеленый наряд, была залита светом.
Начался трудовой день.
У концов трубы встали по четыре человека. Один выкрикивал: — Раз, два, взяли! — и вся восьмерка дружно толкала трубу к откосу траншеи.
Труба шевелилась, как гигантское живое существо, давила своей тяжестью мелкую щебенку, с неприятным скрипом рассыпавшуюся в порошок, мяла траву и в конце концов, тяжелая и неповоротливая, с глухим и громким гулом скатывалась в траншею.
Ладони Даяма пылали, будто он держал на них горячие уголья.
— Ну, дальше!
Снова дружно вздымаются восемь пар рук. И вот уже другая огромная труба начинает шевелиться, медленно ползет и с глухим коротким стуком падает в траншею.
— Ну, теперь ставьте треногу. Вот так. А вы влезайте в траншею, надо приподнять цепь… Довольно. Вот так. Хватит!..
Вторая труба на мгновение приподнята, и рабочие сильно бьют по ее свободному концу, пока она не входит в жерло первой. Раздается острый, противный лязг. И вот уже две трубы плотно соединились. Они покоятся на дне траншеи, как допотопные пресмыкающиеся.
— Ну, дальше.
Да, дальше. Две трубы уже уложены. До обеда надо уложить еще четыре. Потом перерыв и отдых. Начинают плавить олово. Он, Даям, будет на укладке труб.
— Только бы не было дождя, — говорит кто-то. — Уж лучше, когда солнце.
Да, когда солнце, лучше.
На сером, иссеченном глубокими морщинами лице Даяма появилась страдальческая гримаса, как у человека, у которого вдруг сильно заболела спина.
Еще две трубы. Потом обед. Солнце сегодня ласковое. Если не будет дождя, сегодня они рано управятся с заданием. Потом он пойдет домой. Может быть, сегодня привезут сверток с одеждой Йоси. Его получит Дебора. Лучше уж он сам поедет и возьмет одежду. На кладбище сейчас можно проехать — дорога открыта. Да эти трубы очень тяжелые, а его руки совсем отвыкли от них.
Он согнулся над очередной трубой.
— Раз, два, взяли…
Даям застыл на месте, тяжелый и серый, как эти камни вокруг. Он глядит на скатывающуюся вниз трубу.
Рабочие сбрасывают с себя свитеры и кладут их на камни.
Жарко. Очень жарко. Он тоже снимает свитер.
— Который час? — спрашивает кто-то.
— Десять.
— Десять? Неужели уже десять? Сегодня очень быстро пробежало утро.
Да, очень быстро. Теперь можно немного отдохнуть. Нет, лучше, пожалуй, покончить с этой трубой, а уж потом отдыхать. Да, так будет лучше. Тем временем можно будет расплавить олово. Да. За дело!
Рабочие тяжело дышат. На бровях и подбородках сверкают капельки пота. Трубу слегка приподнимают, чтобы сдвинуть с места, скатывают в траншею и сильными ударами смыкают с предыдущей трубой. На все эти манипуляции железная громада отвечает глухим скрежетом и резким лязгом.
Ну, теперь можно немного отдохнуть. А другие тем временем заделывают оловом стык.
Даям вытирает вспотевшее лицо. Волосы у него тоже потные. До чего быстро он стал уставать…
Кто-то говорит:
— Ух, я весь вспотел. Для этих труб нужны железные руки… А какой поднялся ветер! Итак, кто будет рыть лунки?
— Я буду рыть…
— Ты хочешь рыть лунки, Даям? А может, тебе все же лучше остаться на укладке труб? Впрочем, как знаешь. Земля здесь мягкая.
Да, земля мягкая.
Ветер понемногу усиливается. Даям роет землю. Он копает небольшие канавки в местах соединения труб. Работает неспеша. Наберет лопату земли — и в сторону. Каждый взмах лопатой отдается на трубе тяжелым и шумным толчком. Трубы лежат сейчас сплошной массивной полосой, тускло-матовой и монолитной, наподобие огромной змеи, ползущей по траншее.