Рассказы израильских писателей
Шрифт:
— Откуда родом?
— Из Беэротаим.
— Оружие есть?
— Если бы оно было, меня уже убили бы. Вы ведь знаете изречение: «Простодушные гибнут от собственного оружия, ибо оно пугает других».
— Ты друг арабов?
— Друг хороших и враг плохих.
— Те, которые хороши для нас, плохи для него, — счел нужным вмешаться в разговор рябой.
— Бог дал людям свои законы, чтобы они могли отличать добро от зла, — сказал Авраам многозначительно.
— Что смыслит этот еврей в божьих законах! — вспылил рябой.
Тогда Авраам процитировал стих из корана, сказанный во славу евреев: «Я избрал вас из всех народов, о, сыновья израилевы».
— Это было давно, — сказал Салех, и чувствовалось, что он повторяет чужие слова. — Прошлое отошло в вечность.
— О! — печально воскликнул Авраам и сокрушенно покачал головой. — Как ты можешь так говорить? Что наша жизнь без древних обычаев и традиций? Разве не тем искони гордились арабы, что бог всегда сопутствует им и слово пророка для них, как хлеб насущный?
Он вполне искренне сокрушался об исчезнувших благородных арабских обычаях, тем более что от этого сейчас зависела его жизнь. С большой теплотой он вспоминал случаи из своего детства, частые визиты шейхов, относившихся к его отцу как к лучшему другу. Даже в дни беспорядков 1929 г., спровоцированных англичанами, арабские шейхи оказывали его отцу великодушное гостеприимство.
— Нет! — воскликнул он горестно. — Нет! Так не может рассуждать настоящий араб! Так никогда не скажет истинный араб. Так может говорить только такой араб, как этот, — он ткнул пальцем в сторону рябого, — который давно выбросил из своего сердца слова пророка. Так может говорить араб из Яффы, который научился всяким пакостям у англичан. О, боже милостивый! Радио прожужжало им уши, кино ослепило им глаза, чужаки мутят им голову и подстрекают убивать своих братьев евреев. И они убеждают себя, что слова пророка были хороши в свое время, а теперь они уже устарели. Да простит их господь!
— С чего ты взял, что он из Яффы? — удивился Салех.
— У меня есть уши, и я слышу, как он говорит.
— Ты будто настоящий араб! — удивленно воскликнул Салех.
— Я здесь родился, брат мой, и, как видишь, уже не молод. И родители мои здешние. Как же мне не знать моих братьев арабов?
— Он хитер, как бедуин! — закричал рябой. — Убей его, а то он сделает тебя своим рабом!
— Как ты разговариваешь с командиром? — Авраам повысил голос и сердито взглянул на рябого. — Ты ведь командир, верно я говорю? — обратился он к Салеху.
— Верно, — сказал Салех, скромно потупив взор.
— По-твоему, он хитрит? — закричал с обидой младший. — Он умеет делать радио, а пасет скот. Разве такого можно назвать хитрецом? Он простодушный и честный человек.
Салех в полной растерянности посмотрел на Авраама.
— Пойдем! — сказал он.
— Куда?
Салех показал рукой в сторону арабской деревни. Авраам почувствовал облегчение. Значит, его берут в плен. Он зашагал рядом с Салехом, который закинул автомат за спину. Те двое пошли следом.
— А что будет с овцами?
— Они пойдут туда, куда надо, — незлобиво ответил Салех.
— Послушай, брат мой. В стаде много маток, их ягнята остались внизу. Наступило время дойки. — Авраам посмотрел на Салеха с укоризной, его взгляд говорил: «Овцы-то не виноваты».
— Да-а, — сказал Салех с огорчением. В его глазах появилась озабоченность, и Аврааму стало как-то не по себе, что он хитрит и использует в своих целях древние и благородные обычаи арабов, которые он и сам искренне уважает.
— О скоте не кручинься, — сказал Салех. — К стаду приставят лучших пастухов. Ведь я сам когда-то тоже был пастухом, пас отцовское стадо.
— А сейчас?
— Отец умер, скота не стало, и я… — Внезапно он умолк и так взглянул на Авраама, что это не предвещало ничего хорошего. Помолчав, он сказал:
— Ты вот заботишься об овцах… А о себе думаешь?
— Вооруженного человека не спрашивают: «А не бросишь ли ты свое ружье?..»
— Сколько тебе лет?
— Пятьдесят два.
— Ты прожил вдвое больше моего.
— Дай бог тебе долгие годы жизни.
Салех молча взглянул на него и потер лоб. Авраам почувствовал, что в эту минуту Салех думает о дружеской беседе, которую они только что вели и которая совсем не подобает ему, командиру. Авраам боялся наступившего молчания, но не находил нужных слов, чтобы возобновить разговор. Он ощущал сейчас сильную усталость, как после тяжелого физического труда. Хотелось говорить, а язык не слушался. Казалось, будто жизнь постепенно покидает его и он сам тому виной. Руки и ноги вдруг налились свинцом, язык стал сухим. Он набрал воздуху в легкие, облизал губы, смочив их слюной, и из груди его невольно вырвался вздох.
— Что ты собираешься со мной сделать? — спросил он.
— Убить, — ответил Салех огорченно.
— Что ж, в твоих руках оружие, — и он вздохнул вторично.
— А как бы ты поступил, если бы я очутился в твоих руках? — простодушно спросил Салех.
Авраам почувствовал, что не в состоянии больше притворяться. Вот они, последние минуты его жизни. Он смертельно устал от этой страшной игры. Внезапно его покинула сообразительность, и он ответил, понимая, что приближает свой конец:
— Не знаю.
Казалось, он сам себе подписал смертный приговор. Салех взглянул на него с удивлением, и его круглые глаза потемнели.
На минутку Авраам пожалел о своем ответе, но и почувствовал гордость за свое бесстрашие. Все равно его убьют, когда они подойдут к деревне, и толпа, жаждущая крови, прибежит глазеть на жестокое зрелище… Теперь он снова владеет собой и не позволит себе то впадать в отчаяние, то тешиться надеждой — в зависимости от выражения лица этих парней, которые сами толком не знают, чего хотят. Долгую свою жизнь он прожил мужественно, с чувством собственного достоинства, и по прихоти этих зеленых юнцов не изменит себе до конца.