Рассказы литературоведа
Шрифт:
Портрет матери поэта — Марии Михайловны Лермонтовой.
И он протягивает мне две фотографии. На одной торчит кретин, узкоплечий, туполобый и
равнодушный. На другой — пучеглазый, со щетинистыми усами и головой, втянутой в плечи, с
гримасой ужасного отвращения
этих изображениях Лермонтова! И снова я вынужден согласиться: мало ли что Вульферт считал...
— Что же касается формы, — продолжает неумолимый Николай Палыч, — по фотографии,
конечно, ее определить невозможно, но вспомните, что серебряные эполеты носили во многих
полках, не в одном только Гродненском. Лично я остерегся бы делать какие-либо выводы на
основании столь шатких соображений. А теперь, родной, скажите по-честному. . — и Николай Палыч
дружески улыбается, — скажите, положа руку на сердце: какой же это Лермонтов? Да возьмите вы
его достоверные изображения! Разве есть в них хоть капля сходства с этим портретом?
— Есть, конечно.
— Ну в чем же? — недоумевает Пахомов. — Как вы докажете это? Молчу. Доказать нечем.
СУЩЕСТВО СПОРА
Вышел на улицу, словно ошпаренный.
Неужели же я ошибся? Неужели это не Лермонтов? Не может этого быть! Выходит, напрасно
старался. Досада ужасная!
А я уже представлял себе, как Лермонтов, такой, каким он изображен на этом портрете, ранней
весною 1838 года приехал на несколько дней в Петербург. Служба в военных поселениях близ
Новгорода, где расквартирован Гродненский полк, подходит к концу. Бабушка хлопочет через
влиятельных лиц при дворе. Со дня на день можно ожидать перевода обратно в Царское Село, в лейб-
гвардии гусарский полк. И, прежде чем навсегда снять мундир гродненского гусара, Лермонтов
уступил, наверно, просьбам бабушки и согласился посидеть перед художником.
Портрет, судя по фотографии, очень хороший. Очевидно, бабушка пригласила известного
живописца.
Вот Лермонтов воротился на несколько дней в город, откуда за год перед тем за стихи на смерть
Пушкина был сослан в Кавказскую армию. Он возмужал. Путешествие по странам Кавказа, встречи с
новыми людьми в казачьих станицах, в приморских городишках, у минеральных источников,
скитания по дорогам кавказским исполнили его впечатлений необыкновенных, породили в нем
смелые замыслы. Пустое тщеславие и порочную суетность светского общества, где скованы чувства,
где глохнут способности, не направленные ни к какой нравственной цели, он стал понимать яснее и
глубже. Уже приходила ему мысль описать свои впечатления в романе, обрисовать в нем трагическую
судьбу умного и талантливого человека своего времени, героя своего поколения.
Разве не можем мы прочесть эти мысли в глазах Лермонтова на «вульфертовском» портрете?
Вот, представлял я себе, Лермонтов — такой, каким он изображен на этом портрете, —
возвращается под утро домой по Дворцовой набережной, вдоль спящих бледно-желтых, тускло-
красных, матово-серых дворцов. Хлопают волны у причалов, покачивается и скрипит плавучий мост
у Летнего сада, дремлет будочник с алебардой у своей полосатой будки. Гулко отдаются шаги
Лермонтова на пустых набережных. И кажется, город словно растаял в серой предутренней мгле и
что-то тревожное таится в его сыром и прохладном рассвете.
Уже представлял я себе, что Лермонтов — такой, каким он изображен на этой выцветшей
фотографии, в накинутой на плечи шинели, — сидит, откинувшись на спинку кресла, в квартире у
бабушки, в доме Венецкой на Фонтанке, и видит в окне узорную решетку набережной, черные, голые
еще деревья вокруг сумрачных стен Михайловского замка. Уже чудился мне возле Лермонтова и
низкий диван с кучей подушек, и брошенная на диван сабля, и на круглом столе стопка книг и
бумаги... Свет от окна падает на лицо Лермонтова, на бобровый седой воротник, на серебряный
эполет. И совсем близко, спиной к нам, — художник в кофейного цвета фраке. Перед художником —
мольберт, на мольберте — портрет, этот самый...
Петербург 1830-х годов. Цепной мост на Фонтанке. Третий слева направо — дом Венецкои в
котором Лермонтов останавливался в 1838 году.
Нет, не могу убедить себя, что это не Лермонтов! Никогда не примирюсь с этой мыслью!
Почему мы разошлись с Пахомовым во мнениях об этом портрете? Да потому, очевидно, что по-
разному представляем себе самого Лермонтова.
Правда, в этом нет ничего удивительного: даже знакомые Лермонтова расходились во мнениях о
нем. Те, кто сражался и странствовал с ним рядом, рассказывали, что Лермонтов был предан своим
друзьям и в обращении с ними был полон женской деликатности и юношеской горячности. Но
многим он казался заносчивым, резким, насмешливым, злым. Они не угадывали в нем великого поэта
под офицерским мундиром и мерили его своею малою меркой.
Так почему же я должен согласиться с Пахомовым? Разве он представил мне какие-нибудь
неопровержимые данные? Разве он доказал, что на портрете изображен кто-то другой? Нисколько!
Просто он очень логично опроверг мои доводы, показал их несостоятельность. Он справедливо