Рассказы о Чапаеве
Шрифт:
Около глаз Василия Ивановича вдруг собрались лучистые морщинки. Он дружелюбно сказал:
— Философ ты у меня, Петька! Настоящий философ!
Штаб помещался в приземистой, в четыре окна избе с красным крыльцом, разукрашенным замысловатой резьбой. У ворот толпились ординарцы и связные. Сытые кони рыли копытами землю.
Чапаев быстро поднялся на крыльцо и, пройдя сени, вошёл, нагнув голову, в растворенную настежь дверь.
В избе было тесно и накурено. На столах — карты, полевые сумки, краюхи хлеба, крынки из-под молока. Безумолчно трещали
В угловой комнате с выцветшими, кое-где ободранными обоями Василий Иванович снял папаху и бросил её через стол на подоконник.
С его приходом командиры, перед этим до хрипоты спорившие друг с другом, притихли, а курившие виновато торопливыми движениями тушили самокрутки.
— Все в сборе? — спросил Чапаев, всматриваясь в собравшихся на совещание. — Начнём.
Загорелые, обветренные, в полинялых гимнастёрках, командиры сидели на лавках вокруг стола, на подоконниках, вдоль стен. Все молчали.
Поправив на руке повязку, Василий Иванович присел за стол, морщась от боли, которая то утихала, то снова начинала беспокоить его.
— Болеет наш Иваныч, — с сочувствием полушёпотом сказал своему соседу конный разведчик Семён Кузнецов.
— Петька, сумку мою не видел? — крикнул Чапаев.
Василия Ивановича сердило излишне внимательное, как ему казалось, и заботливое отношение к нему товарищей, считавших его серьёзно больным.
Исаев принёс полевую сумку, достал карандаш и циркуль, развернул на столе карту.
Заскрипели пододвигаемые ближе к столу скамьи. Люди усаживались плотнее друг к другу, но мест на всех не хватило, и многим пришлось стоять и через головы сидевших смотреть на стол.
— Бой будет сильный. У противника в три раза больше нашего войск и оружия. — Чапаев окинул взглядом внимательно слушавших командиров. — И местность под Осиновкой… кругом одно поле. Белякам что! Они на возвышенности, за валом, и нас им видно как на ладони. — Он повёл карандашом по карте и замолчал, о чём-то раздумывая. — Осиновку ночью надо взять. Днём нельзя… только ночью. — Чапаев положил руку на плечо Лоскутова, рослого лобастого мужчины, недавно назначенного командиром Пугачёвского полка: — Тебе атаковать село. В помощь дам батальон пехоты полка Степана Разина и два эскадрона кавалерии. Понятно?
Лоскутов сипловато кашлянул в кулак:
— Понятно, всё понятно!
— Ну, а ты, Соболев, — обратился Василий Иванович к командиру Разинского полка, сидевшему напротив Лоскутова, — навалишься на противника с тылу…
Соболев молча кивнул головой.
— А теперь давайте план наступления разработаем. — Чапаев вооружился циркулем и справа, возле здоровой руки, положил чистые листы бумаги.
Командиры ещё теснее сгрудились у стола, держа наготове записные книжки.
План разгрома белоказаков в районе Осиновки, разработанный Василием Ивановичем, был смелым и дерзким. На полк Лоскутова возлагалась задача атаковать белых в селе и привлечь внимание всех сил неприятеля. Первый артиллерийский залп Пугачёвского полка должен был служить сигналом основным силам для атаки врага с фланга и с тыла. Чапаев надеялся, что с этой трудной операцией его части справятся и победа будет за ними.
Когда совещание было закончено, Василий Иванович сказал, устало откинувшись на спинку стула:
— Теперь всё. К утру мы должны быть в Осиновке.
— Не сомневайся, Василий Иванович, — отозвался Лоскутов, пощипывая короткую жёсткую бородку, — Осиновка будет наша.
— Ну и жара, ровно в бане! — воскликнул командир эскадрона Зайцев, выходя из штаба на улицу.
— Днём жарко, — сказал Кузнецов, расстёгивая ворот гимнастёрки, — а ночью хоть тулуп надевай… Тоже природой называется!
— Сегодня и ночью будет жарко, — усмехнулся кто-то за спиной разведчиков.
Когда Лоскутов и Соболев собрались ехать на передовую, Чапаев остановил их:
— Подождите, вместе поедем.
— Василь Иваныч, обождать бы тебе надо, — с грубоватой ласковостью сказал Соболев. — Отдохни немного, не езди. Подживёт рука…
— Будет тебе! Маленький, что ли, я? — оборвал его Чапаев и первым направился к выходу.
Петька помог ему сесть в седло, и они вчетвером поехали на линию фронта.
Жара и тряска утомили Чапаева. К вечеру у него открылась рана, и ему пришлось вернуться в село.
— Я вас предупреждал: два-три дня вам нужен полный покой, — монотонно и скрипуче тянул полковой врач, высокий старик, перевязывая Чапаеву руку. — Покой… Ещё бинта. Так, так… Малейшее расстройство, переутомление могут вызвать обострение. Ну, вот и всё. Сейчас же ложитесь в постель.
Сестра стала складывать в саквояж бинты, флакон с йодом, а врач пошёл мыть руки. Исаев поливал из ковша тёплой, пахнущей тиной водой на длинные костлявые пальцы врача и слушал его наставления:
— К больному никого не пускать. Не разговаривать с ним. Это ему ве-есьма вредно.
Проводив врача, Петька вошёл в горницу.
Завидев ординарца, Чапаев гневно закричал:
— Чёрт знает что! Ночью наступление, а тут… — И отвернулся к стене, рывком натянув на голову простыню.
— Поесть, Василий Иваныч, не хочешь? С утра ведь не ел.
Чапаев не ответил. Исаев вздохнул, захлопнул створки окна и вышел на крыльцо.
Подкрадывались сумерки: блаженно прохладные, освежающие, прозрачно-лазоревые. Во дворе тонкими певучими струйками звенело о днище подойника парное молоко.
И так вдруг стало отрадно на душе, что на миг-другой показалось: вся эта кровавая, кошмарная междоусобица, охватившая мир, — лишь тяжёлый дурной сон…
Слипались глаза.
«Я чуток посижу. Только посижу», — сказал себе Петька и мешковато опустился на ступеньку, такую домашнюю, такую привычную с детства.