Рассказы о чеченской войне
Шрифт:
Старший лейтенант знал, что при таком натиске самое главное — выстоять первые пять минут…
Откормленные свежей бараниной, выросшие в горах, натренированные моджахеды атаковали девятнадцатилетних разведчиков из 205-й мотострелковой бригады федеральных сил, подражая волкам, натурально воя, чтобы устрашить, сломать психику российских юношей, не зная истории или забывая, чьи внуки, правнуки и праправнуки ждут их на высоте…
Пять минут кромешного ада: разрывы гранат, настильный пулеметный огонь, крики раненых, запредельная ожесточенность кровавого столкновения… Преодолен первый натиск, миновала реальная опасность чеченского прорыва
«Все пулеметчики — смертники, — рассказывал мне на седьмом блокпосту Владимир Г. — Первая задача любой из сторон — снять пулеметчиков, сосредоточив на них большинство огневых средств».
Никак не смирится Владимир Г. со смертью петербуржца Славы Лысковца — отважного пулеметчика, пришедшего в его роту по контракту. «Он был образцом солдата, — с болью вспоминал старший лейтенант. — Мы только на зарядку выходим, а он уже бегает. Оружие в блеске держал. Очень ответственный человек. Всегда тщательно готовился к бою. Под Малыми Варандами чеченская пуля пробила голову Славы навылет. А он, можно сказать, убитый, успел еще раз поменять позицию и завалить двух боевиков.
Доктор наш по основной специальности гражданский медик, но большого героизма офицер. Был момент — я боялся голову поднять, такой плотности был огонь, а он ползал, таскал на себе раненых».
Отбитые огнем, чеченцы уходили.
Разведчики все знали о них. Им приходилось видеть «русские самовары», которые боевики выставляли перед своими окопами. Чтобы самим не стать «самоварами», каждый из разведчиков носил при себе гранату. «Лучше самоликвидироваться, чем адские муки в плену», — другого мнения среди разведчиков не было.
«Русский самовар» — чьё это запатентованное у дьявола изобретение? Афганских моджахедов? Боснийских мусульман? Чеченских фанатиков? Пока неизвестно. Но в сатанинской боевой реальности — это когда захваченному российскому военнослужащему, предварительно накачав болеутоляющими, перетягивают жгутами руки и ноги, а затем отрубают их, выставляя «русский самовар» перед своими позициями, как прокламацию.
«Лично я с жизнью тогда попрощался, — рассказывал мне у костра ротный Владимир Г. — Нас обстреливали из подствольных гранатометов, атаковали волнами, забрасывали в темноте ручными гранатами, но мы раз за разом отражали атаки. К нам на выручку торопилась пехота, разбирая на дорогах завалы в два человеческих роста, устроенные боевиками. Утром, когда в лесу раздался рев идущей к нам на помощь «брони», чеченцы ушли. Из тридцати девяти разведчиков у нас было семь убитых, двадцать четыре раненых».
«Наш ротный весь посечен осколками», — сказал мне на блокпосту один из его людей.
Когда в свободный час у костра или печки-буржуйки я начинал неторопливые расспросы ротного о войне в горах, все, кого тянуло к огню, уважительно по отношению к офицеру затихали, набираясь военной мудрости, то ужасаясь кошмарам войны, то восхищаясь стойкостью разведчиков 205-й мотострелковой бригады.
Иногда из темноты выходил к огню стройный, высокий, с внешностью и манерами дипломата радист разведчиков. Его имя с казахского переводилось как «Душа пилы». Он тоже дрался под Малыми Варандами. Обладатель мягкой голливудской улыбки, редкой внешности, он родился, чтобы сниматься в кино или быть послом, но судьба решила, чтобы он воевал в горах и стоял на Сунже, защищая Грозный.
С первым рассветным проблеском за мостом через Сунжу начинают мелькать, то припадая к земле, то исчезая, белые, вкрадчивые, длиннохвостые тени — это давно одичавшие грозненские псы подбираются к трупам боевиков.
За то, чтобы вытащить из-под огня своих погибших, собровцы отдавали жизни. За павшими на «Минутке» россиянами ходили и десантники, и разведчики, вэвэшники, неся потери. Поэтому чеченские трупы, лежащие в зоне видимости блокпоста N 7, недоступны боевикам. Смерть за смерть — вечный закон войны. Поэтому были убиты те, кто внаглую среди бела дня пытался снять вооружение с подбитых шестого марта БТРа и бээрдээмки собровцев. Потом были сражены те, кто, ведя огонь по нашему блокпосту, пытался вывезти эти трупы на легковых машинах. Надо было быть безумным, чтобы на глазах тех, кто потерял своих однополчан, днем залезть на подбитую русскую технику, дабы разжиться пулеметом КПВТ.
Кто тот полевой командир, что послал своих людей на смерть? Во имя чего он заставил их продемонстрировать безрассудство? Чем он руководствовался? Слепой верой в Аллаха? Мыслью, что русские не помнят зла?
А теперь бездомные грозненские собаки, не довольствуясь тем, что ночью тела поверженых чеченцев были в их власти, с рассветом снова торопились на трапезу, визжа, перелаиваясь.
Утренний лай псов-людоедов тих и коварен. Он похож на шепот преступников, сговаривающихся об убийстве.
И Тимофей, пермский омоновец, чтобы прекратить это мерзкое зрелище, берет в руки снайперскую винтовку. Несколько выстрелов, и псов-людоедов больше нет. Другие скрываются в развалинах, чтобы отсидеться до ночи.
На войне человек таков, каков он в мирной жизни. Старательный на домашнем садовом участке, таковым же покажет себя при рытье окопов. Резкий, молниеносный в ударе на боксерском ринге — точно так же проявит себя в чеченской «зеленке».
Со старшим лейтенантом Евгением С. — офицером внутренних войск мы сидим в закутке, пережидая дождь. У Жени, лежащего на топчане и закутанного в синее солдатское одеяло, в руках книга Плутарха. Иногда мы перебрасываемся словами. Мы отдыхаем. На это немного времени.
Этой ночью Евгений С., охраняя левый фланг блокпоста, успешно отбил попытку чеченского проникновения, вовремя применив гранаты. Женя кидал их обыденно спокойно, без крика. Он храбр, как герой лермонтовского рассказа «Фаталист». И еще… Он обладает довольно редкой на войне способностью не употреблять нецензурных слов. Когда старший лейтенант откладывает Плутарха и с пониманием ждет моего очередного вопроса, я его спрашиваю об этом. А он, по-печорински улыбаясь, негромко зовет:
— Муха! — в нашем закутке появляется огромного роста и добрейшего выражения лица боец.
— Муха, — говорит старший лейтенант, — у нас в роте ругаются матом?
— Никак нет, — звучит негромкий ответ на выдохе. — Запрещено.
— А что будет с тем, кто попробует?
— Так это… — долгое вежливое молчание.
— Ну что?
— Несдобровать.
У каждого из подчиненных Евгения С. своя «погремуха». Агээсник, таскающий АГС без труда, Муха — уроженец Башкирии. Он добр и величественен, как Пьер Безухов. А стрелок Максим, оказывается, читал мои статьи о Чечне. И мы с ним говорим об Антоне Павловиче Чехове, ведь Максим родом из Таганрога.