Рассказы о Москве и москвичах во все времена
Шрифт:
Хорошо, что здесь теперь Книга живет. За все свои сокровища библиотека внесена в список библиотек со статусом «особой общественной значимости для России». Как-никак — полтора миллиона томов, и среди них издания редкостные. Книги Петровской эпохи, замечательная коллекция русских букварей, знаменитая Острожская библия, отпечатанная в имении князя Острожского в 1581 году, книги, по которым Михайло Васильевич Ломоносов учился: «Грамматика» Мелетия Смотрицкого и «Арифметика» Леонтия Магницкого и много чего еще, что составит гордость любого собрания книг.
Книги молчаливы, пока в руки не попадут, безропотны, вдруг о помощи не закричат, книги все-таки требуют непрестанной заботы. Они любят жить обязательно в
Спускаюсь в один подвал, где книги хранятся, по витой узкой лестнице, где и двоим худеньким ребятишкам не разойтись, и еще ниже, — по такому же в точности — ну прямо в преисподнюю, хоть и сухую, и теплую. Да только уж слишком сухую и слишком теплую… Люди, которые здесь работают, дышат таким воздухом, что не приведи Господи… Санэпидстанция провела замеры и по всем показателям признала условия труда библиографов вредными: ни света божьего, ни глотка свежего воздуха… И стены по полу грибком попорчены. Он же и книгам несет гибель, этот грибок…
Лучшее средство против вездесущего грибка, разумеется, деньги. Посильнее любой химии будут. А денег, как всегда, не хватает.
Дом здорово изменился после огненных дней 1812 года. Я видел чертеж главного фасада, каким изначально он был построен. Четкие ряды окон, выдержанные в удивительно точных, математических пропорциях, и никаких украшений. Строгость и четкость академические. Ни колонн, ни лепнины — Казаков мог вспыхнуть в своей фантазии, а мог и таким, изысканно-сдержанным быть. К 1826 году бывшая демидовская усадьба уже записана за почетным московским купцом Н. М. Козлининым, который, как предполагается, восстановил усадьбу и дому другой облик придал. Появился классический фронтон, поддерживаемый рядом коринфских колонн, опирающихся на арки главного входа, под окнами — коротенькие рядки пузатеньких балясин, между вторым и третьим этажами — барельефы и медальоны с аллегорическими изображениями, смысл которых не всякий поймет. Красиво, мне нравится. Но другим, совсем другим был раньше дом…
Как и всякий московский дом, этот, хоть и оставался на прежнем своем месте, судьба побросала из рук в руки. Где-то в середине XIX века усадьба переходит во владение к графине М. Ф. Соллогуб, а через двадцать лет дом покупает город, чтобы разместить в нем мужскую гимназию. Потом, во время Первой мировой войны, когда гимназисты выпорхнули в совсем нелегкую жизнь, здесь расположился госпиталь, позже, в советское время, — школа, детский сад (лучшее — детям!), накануне Великой Отечественной — первая спецшкола ВВС, а во время войны великолепное здание отошло Наркомиросу и становится тем, что оно являет собою сейчас, — библиотекой. Вот такая сложилась история за этой легкой чугунной оградой.
…И вижу такую картину. Ярко освещенные окна фасада, в распахнутые ворота один за другим въезжают богатые экипажи. Из скромной пролетки извозчика выходит человек в длинной гражданской шинели. Он чуть сутул, взгляд его кажется погасшим, рассеянным. Это Гоголь. Перед ним распахиваются двери, и он скрывается в вестибюле.
Графиня Мария Федоровна дает очередной свой бал…
Ходил по пельменным с успехом переменным
Женщины любят цветы и пельмени. О цветах я и раньше догадывался, а их любовь к пельменям стала для
Я зазевался тогда и не заметил, как и сам глотал нечто ускользающее, но тем не менее проскальзывающее, небесно-вкусное, будто это не рукотворные произведения кулинарного искусства, а невесомые и едва ощущаемые молекулы амброзии. Они проскакивали в меня словно чудесные, волшебные создания, и я, хотя и считал всегда, что не люблю пельмени, поглощал их, как кит поглощает планктон. И никак не мог остановиться.
Автор этих пельменей — знаменитый российский кулинар. В. С. Михайлов — дамский угодник, а не шеф-повар. Он стоял и удовлетворенно наблюдал, как изумительные произведения его труда безжалостно, сосредоточенно и неутомимо уничтожались. Наверное, это был единственный случай в своем роде, когда создатель с чувством глубокого удовлетворения и даже с ликованием глядел, как истребляются его произведения.
Кажется, испокон века пельмени были исконно русской едой. Однако это не совсем так. Судя по историческим хроникам, изобретены они в той же стране, где придумали порох, — в Китае, только назывались, конечно, иначе и как порох воспламенили любовь к себе. А в России интерес к ним вспыхнул в правление Ивана Васильевича. Но с другой стороны, в Сибири и у наших северных народов пельмени издавна были излюбленной пищей. Их удобно хранить, удобно в дорогу взять. Потому-то, уходя в тайгу, охотники с особым тщанием готовили себе пельмени.
В Москве пельмени всегда пользовались особой любовью, и пельменных в ней в советское время было великое множество. А потом интерес к ним в столице угас — потому что в руках бездушных людей они превратились в некую липкую, безвкусную гадость, которая только и способна набить живот. А само название «Пельменная» стало синонимом слова «забегаловка», где всегда неопрятно, всегда пахнет пресной, отвратительной едой. Сюда и заскакивали лишь для того, чтобы перекусить все равно чем — лишь бы быстро. Было б горяченькое — и ладно. Поэтому и облюбовали некоторые московские пельменные таксисты: заскочил, хватанул — и дальше рванул.
Пошел я первым делом глянуть на ту знаменитейшую еще недавно в Москве пельменную под названием «Зеленый огонек», что в проезде Серова, — то самое место таксистов, где и ночью можно было перекусить. Ни намека и ни следа не осталось. Задрипанная вывеска гласит, что здесь кафе, но на самом деле нет и его. Обман зрения.
Нет, думаю, теперь-то уж я точно пройду по своим старым московским местам, где пельменные обретались и куда мы в студенческие годы со своей бутылкой портвейна под полой захаживали: благо именно в пельменных дешевая закуска всегда находилась. Прошел Маросейку, улицу Чернышевского, Покровские ворота, Чистопрудный бульвар, Тверскую — искал насиженные места тоскующим взглядом — и не находил… И в помине нет тех пельменных: вымерли, как зажившиеся динозавры.
Совсем не осталось пельменных в Москве: невыгодно. Слишком уж дешево блюдо.
Как-то незаметно для нас некогда вкусные общепитовские пельмени превратились в едва съедобную пакость. А ведь пельмени — по своему содержанию всегда сюрприз, загадка. В известном смысле они похожи на «черный ящик» фокусника: нечто загадочное внешне, когда не известно, что там, внутри. И в самом деле, пельмени нередко становятся носителями самого неожиданного. В них находили пуговицы, кнопки, английские булавки. Я нашел однажды размокшую и распаренную почтовую марку, однако вполне съедобную. Но более всего, само собой, в пельменях находят хлеба, особенно в общепитовских.