Рассказы о Москве и москвичах во все времена
Шрифт:
Лучшие из лучших русских мастеров — зиждители и изографы, резчики по дереву, котельных дел мастера, сотворившие для дворца необыкновенной красоты венцевые кровли с гребнями да подзорами, — все вложили в дворец то лучшее, что в искусстве своем переняли от дедов. Внутренние стены и своды хором расписывались кистью знаменитого живописца Симона Ушакова, который Грановитую палату в Кремле украшал.
До конца своих дней Алексей Михайлович заботился о Коломенском, ничего не щадя. И незабвенный, небесной красоты получился дворец, но только до XVIII века достоял. Разрушаться от ветхости принялся, и Екатерина II, не находя возможности дворец сохранить, приказала его разобрать…
Порылся я в старых книгах немало и нашел таки старинную гравюру Ф. Гильфердинга, немца по-моему, который еще и акварелью раскрасил ее. И в самом деле — чудо-дворец! А в книге известного знатока старой Москвы Ивана Кондратьева, вышедшей в XIX веке, вычитал, что был и замечательно точный макет царского дворца. И хранился он долгое время в Оружейной палате Кремля, а где теперь, писал Кондратьев, неизвестно.
Однако нашелся. Сохранилась модель. Только не та уж. А превосходная копия, сработанная Дмитрием Смирновым в конце XIX века. Ее можно увидеть в Коломенском. А поговаривают, что не горят только рукописи…
Кстати, о рукописях. В великолепном книжном собрании в Коломенском хранятся бесценные фолианты и среди них — оригинал «Апостола» Ивана Федорова, наша первая печатная книга. И древние русские иконы XV века, и изумительное собрание узорочья белокаменной Москвы — тоже заботливо хранятся в запасниках. От самих зданий ничего не осталось давно, а самые ценные их фрагменты, резьбу затейливую, неповторимую — все это удалось сохранить.
В фонде древней русской живописи еще одно чудо мне показали — «Сень напрестольную» из Соловецкого монастыря. Когда соловецкую опухоль ГУЛАГа уничтожали в 1989 году, а древние сокровища бросали на произвол судьбы, точнее на гибель и вольное разграбление, чудом удалось вывезти этот изумительный памятник XVII века — резьбу по дереву фантастической красоты. Везли в разобранном виде, во множестве ящиков, а в Коломенском собирали и воссоздавали.
Когда я вдоволь наудивлялся и навоздыхался от радости от всей этой красоты, подвели меня к какому-то довольно невзрачному колоколу — чуть выше колена. Наклоняюсь, читаю с трудом, поскольку время надпись потерло. Работа XVII века. Автор Дмитрий Маторин. Предок того Маторина, что Царь-колокол отливал для Ивана Великого.
Со всех сторон чудеса в Коломенском едва ли не на каждом шагу окружают…
Бастионы Ивана Сытина
Стыдно признаться, но к издательскому делу я приобщился, прогуливая школу. Дело было так. Сначала я бесцельно слонялся по Серпуховке — как раз накануне Первого мая — и с затаенной улыбкой поглядывал на портреты руководителей партии и правительства, под которыми крупными зелеными буквами было написано: «Овощи — фрукты». Так назывался магазин, над входом в который висели бесконечно дорогие лица совершенно незнакомых людей. А потом ноги занесли меня на соседнюю Пятницкую, начинавшуюся точно напротив того магазина. На ней стояло громадное безликое здание Первой образцовой типографии, на фасаде привычно незаметного здания красовалась бронзовая доска, свидетельствующая о том, что это типография-орденоносец.
Помню, подтянулся я, уцепился за край высокого окна, выходившего на Пятницкую, — и обомлел, долго отцепиться не мог: на глазах моих вершилось нечто необыкновенное. В свете тысячи солнц с бешеной скоростью неслась с вращающегося барабана бесконечная бумажная лента с отпечатанным текстом и картинками — то ли фотографиями, то ли рисунками и исчезала в недрах громадного цеха. Я отцепился, передохнул и снова повис на руках: зрелище буквально заворожило меня.
Не знал я тогда, что эту типографию построил великий Сытин. Да я и имени его тогда не слыхал.
А человек меж тем легендарный он был и в Российской империи создал свою империю — печатного дела, равной которой во всей Европе не было, может, и в мире. Первая образцовая, разместившаяся в старых сытинских стенах, и сейчас считается одной из крупнейших в Европе. Не по площадям, конечно, а по объему печатной продукции. Вот ведь как круто Иван Дмитриевич закрутил типографское дело. На многие десятилетия время свое опередил.
Мне повезло: когда я пришел в «Комсомолку», а было это в начале шестидесятых, застал я в наборном цехе метранпажа Александра Степановича Ковалева — выпускающего по-нашему, в свое время работавшего у Сытина. Очень неторопливый был, такой розовый старичок, а делал все гораздо скорее молодых суетливых, не в обиду тем сказано. Так вот, рассказывал немного Ковалев и о Сытине, какой он в деле был человек. Любил в цех спуститься, подойти к линотипу, а в наборном, между прочим, у него исключительно мужчины работали. В наше-то время за машинами девчонки сидели, то и дело от газетной суеты нас отвлекавшие. Так вот, подходил Сытин к кому-то и внимательно наблюдал, как тот касается пальцами клавишей и как свежеиспеченную строку взглядом проводить успевает. Ежели что не так, не понравится, мог тут же, на рабочем месте, и штрафануть, а мог достать кошель и извлечь из него ассигнацию. И был всегда справедлив. Рабочие любили его.
Уже при жизни Сытина легенды о нем ходили. Да и теперь ходят еще. О его необыкновенном чутье, позволявшем с мимолетного взгляда определить достоинства рукописи, принесенной молодым неизвестным писателем. Положит, бывало, ладонь на папочку с отпечатанным текстом и говорит: «Покупаю» — или, наоборот: «Не пойдет». Да ведь только легенды: рукописи Сытин читал. И хотя называл его Чехов полуграмотным, однако и признавал за ним редкостный дар, граничащий с интуицией, кажется никогда не подводившей его.
Но все же подводившей. Вот Леонид Андреев, чей путь в литературе называли не иначе как феерическим, свою первую книгу принес именно Сытину. А тот сунул книгу в архив, хотя, пожалев начинающего бедолагу, деньжат немного и отвалил. Горький оскорбился за Андреева и ссудил ему денег, чтобы выкупить рукопись. Что Андреев и сделал. Книга вышла в другом издательстве и сразу же сделала его по всей России известным.
Нет, не в том вовсе были сила и мощь Сытина, а в том, что он, как никто другой прежде, поднял русское книгопечатное дело, сделал его в мире передовым, сотворил для всех доступную книгу. Это же он, Сытин, первым выпустил дешевые собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Льва Толстого, иностранных писателей. Его просветительские календари выходили неслыханными тиражами — до полутора миллионов. Его буквари, учебники — все для всех!
Да, верно, был он крупным миллионером — потому что, будучи фанатически предприимчивым, дело свое знал и любил. Кавалер орденов Станислава и Анны, он так много сделал для распространения просвещения в России, что и не переоценишь его. А сам, по правде сказать, не имел никакого образования. Великий человек. И дело сделал великое. Хотя ни одного нового имени в литературе и не открыл, несмотря на легенды всякие.
В старинном пухлом альбоме — фотографии, подернутые флером начала XX века. Реликвия: альбом о типографии, который у Сытина всегда был под рукой. Бравые усачи у типографских машин, мальчишки-ученики, из которых в живых теперь и нет никого… Бережно хранится альбом в кабинете директора типографии… Это все, что осталось от времени Сытина. Стены-то, само собой, стоят и долго еще будут стоять.