Рассказы радиста
Шрифт:
– "Тюльпан"! "Тюльпан"! "Тюльпан"! Я - "Клевер"! Я - "Клевер"! Как слышишь? Как слышишь? Даю настройку: раз, два, три, четыре, пять... Пять, четыре, три, два, один... Как слышишь? Я - "Клевер"! Прием.
Щелчок переключателя, шорох и хруст в наушниках, а затем буйно-напористый голос с полковой радиостанции:
– "Клевер"! "Клевер"! Я - "Тюльпан"! Слышу вас хорошо. Прием.
И Витя Солнышко восторженно шлепал себя
– Ах ты, кузькина мать! Аж в ухо бьет...
Неудивительно - полковая радиостанция находилась в каких-нибудь пятистах шагах от нас.
Наконец я доверил Вите Солнышку микрофон, приказал:
– Сам установи связь.
Солнышко решительно взялся за дело:
– "Клевер"! "Клевер"! Эх, так твою перетак! Спутал... "Тюльпан"! "Тюльпан"!
– заорал он на всю степь.
– Как слышишь?!
– Слышу, дай бог. Даже без рации, - последовал ответ.
– Вот ведь техника!
– умилился Солнышко.
Когда я доверил Вите упаковку питания, он от усердия такого наплел, что чуть не сделал короткого замыкания. Мне пришлось долго ковыряться.
Наконец анодные батареи были прикреплены к своим клеммам, аккумулятор - к своим, я поднял голову:
– Напортачил... Ну, вот... Все в порядке...
Однако не все в порядке. Вити Солнышка не было на месте. Там, где он сидел, - лишь примятая полынь. А только что, минуту назад, я слышал над ухом его виноватое сопение.
Справа, слева, спереди, сзади нет - исчез! Степь пуста, только в стороне возятся незнакомые артиллеристы с пушкой.
– Эй!
– крикнул я слабо.
– Хватит в прятки играть! Вылезай!
Не тут-то было. Спрятаться можно только в сурчиную нору, - степь как блюдо. И меня охватило отчаяние - кого это мне подсунули? Что у него вместо пилотки - шапка-невидимка на башке?
Как ни совестно, а пришлось связаться с полковой рацией:
– "Тюльпан"! Я - "Клевер"! Не сбежал к вам Солнышко?
– "Клевер"! Я - "Тюльпан"! Опять закатилось? Сочувствуем. Здесь вроде не светит...
– "Тюльпан"! Я - "Клевер"! Буду сворачиваться...
– Сворачивайся, "Клевер". Но как ты притащишься с двумя упаковками?
– Как-нибудь притащусь. Черт бы побрал помощника...
Я один свернул радиостанцию. Шесты, оттяжки, две упаковки по бокам я, груженный словно ишак, побрел к штабу с твердым намерением предстать перед лейтенантом Оганяном, потребовать: даешь другого!
Но едва я сделал пять шагов, как Солнышко вырос передо мной, потный, пыльный, с мазутным пятном на щеке, с широченной улыбкой - счастливый человек, не ведающий о своей вине.
– Артиллеристам помогал... В воронку ввалились...
И я непедагогично раскричался:
– Шалава! Ты и в бою такие нырки устраивать будешь?
А Солнышко задушевнейше улыбался: "Ты не тушуйся зря... Сам видишь, я прост, не хотел тебя обидеть".
Он взвалил на свои плечи и приемопередатчик, и набитую тяжелыми батареями упаковку питания, зашагал бодро, улыбаясь в открытую степь.
Опускалось солнце, в лицо дул вечерний, прохладный ветерок.
И я размяк...
Мы меняли оборону, были походы. Телефонисты не успевали наводить связь. И тут радисты, от которых наше командование обычно отмахивалось: "Э-э, вижу, да не слышу, проволочка надежнее", - оказались нужны.
В походах я держал Витю Солнышко за гимнастерку. Он нес упаковку питания и в любую минуту мог исчезнуть, и тогда наша радиостанция будет нема, как камень.
Новые места, новые землянки, новая жизнь.
Немецкие батареи утюжили степь, перепадало и нам, приютившимся в пологом овражке. Один снаряд пролетел под брюхом старой коняги, таскавшей полевую кухню, подпалил, сказывают, даже шерсть, срубил жиденькую ветлу, врезался в землю и... не взорвался. Случалось и такое.
Отбивалась одна атака за другой, передовая захлебывалась.
Я устал следить за Витей Солнышком.
Пролетевший "мессер" обстрелял повозки, подвозившие боеприпасы к минометной батарее, уложил одного и ранил второго повозочного. Старшина, сопровождавший повозки, растерзанный, с дергавшейся от контузии щекой, метался среди степи.
И конечно, старшине подвернулся не кто иной, как Витя Солнышко, улизнувший из-под моего надзора. И конечно, он, не раздумывая долго, взгромоздился на одну из повозок, погнал коней через степь, к передовой...
Среди окопанных минометов, выставивших стволы к синему небу, метался лишь командир батареи, остальные сбежали. С пологого взлобка скатывались немецкие автоматчики, падали в высокую траву и ползли. Командир батареи снимал замки...
Автоматные очереди хлестали по огневой, курилась пыль, брызгали комья глины от брустверов. Обычно летящие в воздухе пули высвистывают застенчиво и вкрадчиво, сейчас они истерично визжали, рвались сухими хлопками. Автоматчики били разрывными.
И в это-то время на место, откуда сбежали не новички, а обстрелянные солдаты, ворвалась пара взмыленных коней, запряженных в повозку. Витя Солнышко стоял во весь рост и нахлестывал разгоряченных лошадей, обезумевших от близкой автоматной трескотни, свирепого визга пуль, остановить их было нельзя, они могли унести и ящики с минами, и лихого повозочного прямо к немцам. Витя направил лошадей на окоп, они перемахнули, а повозка влетела колесами и перевернулась, вывалив прямо на батарею мины, а заодно и самого Солнышка.