Рассказы радиста
Шрифт:
Ползли тихо, зарывались в снег...
Немецкий пулемет бил поверх их голов, куда-то в тыл к нам. Трассирующие пули рвали на клочки темноту.
Перележали и вспыхнувшую ракету. Их не приметили только потому, что немцы и подумать не могли - русские решатся разгуливать возле их окопов.
Ракета осветила склон оврага, в нем - темные двери землянок, возле которых снег измят скатами машин. Склады!
Дверей много, склады разные - обмундирования, горючего, боеприпасов. Звериным чутьем угадали те, какие нужны.
Подползли и... рывком к двери - один, второй, третий... Прислушались тихо. Порядочек, теперь уж так просто отсюда не выкурят.
Поплотней прикрыли за собой дверь, посветили фонариком. Бочки, ящики, бумажные мешки. Кажется, не ошиблись. И запах провиантского склада - затхло-влажный, с кислятинкой.
Нашарили парафиновые плошки. Там, где были немцы, всегда валяются эти плошки и пакетики сухого спирта. Этот спирт - не спирт, огнем горит, пить нельзя.
Зажгли плошку, поставили на бочку, огляделись уже внимательнее, с прикидкой - с чего начать?
Нет, не ошиблись!..
Сорвали крышку с первого ящика - пакеты с пестрыми наклейками - верно, концентраты. Ну их к чертям! Второй ящик набит, как снарядными головками, банками консервов. Уже кое-что...
В углу в плетеных корзинах, каждая в своем гнезде, - пыльные, богом и людьми забытые бутылки. Понесли к свету одну, склонились голова к голове, поразмышляли над мудреной этикеткой: "Черт ее знает! А вдруг какая-нибудь жидкость от вшивости..." С грехом пополам - все трое грамотеи как на подбор - разобрали:
– Вроде "ром" написано?..
– Что-то похоже.
Все-таки не поверили, выковыряли пробку, приложились по очереди, глянули проникновенно друг другу в глаза - вонюч, как буряковый самогон, значит, пить можно.
Не ошиблись!..
Начали набивать вещмешки, не торопясь, без жадности, с умом - бутылку от бутылки прокладывая стружкой, чтоб не побились, банки консервов захватили на закуску.
Мешки набиты, снова переглянулись, без слов поняли друг друга. Во-первых, зачем нести добро только в мешках, когда можно унести и в собственном брюхе? Во-вторых, не мешает обстоятельно проверить разные марки - какая лучше.
В-третьих, под богом ходим, вдруг да на обратном пути шлепнет, так и умрешь, не понюхавши, - совсем обидно.
Выдвинули бочку, подставили ящики. Садись, братва, не стесняйся, будьте как дома. Расковыряли банку консервов, прикинули бутылку с одной этикеткой, с другой. По этикетке и выбрали ту, какая меньше раскрашена, - ну их, фокусы.
Крякая и закусывая, опорожнили, сообщили доверительно:
– А ничего...
Принялись за вторую:
– А ничего...
Почали третью...
Наконец спохватились: пора и честь знать. Взвалили на плечи мешки.
Сюда ползли - зарывались в снег, сейчас - это лишнее. Расхлобыстнули двери:
– Не закрывай. Завтра наши придут.
По-прежнему шла ленивая перестрелка. Били автоматчики. Плевать, пусть стреляют.
Обнялись, двинулись, услужливо поддерживая друг друга. Эх, море по колено! Споем, братцы! Почему бы и нет. Грянули:
Я уходил тогда на фронт
В далекие кра-а-я!..
Перестрелка разом смолкла. Далеко в стороне еще тявкал чей-то автомат, но и он сконфуженно заткнулся. Тишина, непривычная, пугающая тишина.
А в тишине от всей души:
И в Томске есть, и в Омске есть
Моя любимая...
Немецкие автоматчики, зарывшиеся в земле и снегу в нескольких шагах от песни, не стреляли. Неспроста, подвох, черт знает этих русских...
Автоматчики не стреляли, а должно быть, немецкую оборону лихорадило в эти минуты: кричали телефонисты, подымались с угретых нар офицеры, выскакивали к орудиям расчеты...
И в Омске есть, и в Томске есть...
Сбились, запамятовали слова, незлобливо переругнулись, затянули другую:
Эх ты, Галю, Галю молоденька!..
Их накрыл шестиствольный миномет уже у наших окопов, песня оборвалась, попадали в снег... Мины рвали на клочки мерзлую землю, степь дергалась от огненных всплесков. Над хмельными головами исчезло темное небо.
Едва кончилась первая партия выпущенных мин, как снова раздался несмазанный скрип - шестиствольный миномет посылал новые мины. И снова заснеженная земля выворачивалась суглинистой изнанкой...
Ответили наши минометные батареи, ударили с тыла орудия. Вовсю заговорили онемевшие автоматчики...
До утра не успокаивалась взбаламученная передовая.
Я в это время спал.
Утром перед нашей землянкой вырос Витя Солнышко - лицо серое, глаза тусклые, ворот шинели в черной крови, в пятнах засохшей на шинельном сукне крови плечо и грудь.
– Витька! Ранен?
– Угу.
И, шатнувшись, обессиленно повалился навзничь.
Я бросился за санинструктором.
Подвернулся фельдшер, тонкий, ловкий, с кошачьими, ласковыми движениями. Распотрошив свою сумку, он обмыл шею, положив голову Солнышка на колени, быстро перебинтовал.
– Жив?
– спросил я.
– Наполовину.
– Умрет?
– Вряд ли.
– Рана опасная?
– Самая чепуховая - кожу на шее осколком рассекло.
– Но что с ним? На ногах не стоит.
– Не удивительно. Мертвецки пьян.
Мне удалось засунуть Витю Солнышка под нары, в самый дальний угол, пока начальство хватится, авось очухается.
И начальство хватилось. По телефону передали: сержант Степанов убит наповал в голову, незнакомый пэтээровец умер на ротном КП, ему осколком вырвало живот.