Рассказы разных лет
Шрифт:
Ветер свистел в ушах. Парапеты стали реже, и бурные стремительные воды реки тяжело мчались сбоку. Внизу, на двухсаженной глубине, играла река. Под обрывом бились и пенились водовороты. Седые, громадные валуны поднимались из воды. Машина на стремительном беге взлетела на холм.
— Вот и хорошо! Молодец, ты хороший шофер, Пашич! — похвалил господин Вольф.
— Вот и хорошо! Молодец, Богумил, ты хороший серб! — повторил за ним шофер и, резко рванув руль влево, кинул грузовик к обрыву.
Тяжелый, стремительно несущийся грузовик на всем ходу врезался в пролет между короткими столбами и, ломая слабую преграду, взлетел на камни и накренился. Из-под
Внизу играла река. Бурые волны перекатывались через водовороты. Острые, изъеденные ветрами и водой камни темнели внизу. Сзади кричали солдаты. Офицер вскочил на борт, и господин Вольф увидел, как серая фигура лейтенанта рухнула в воду.
Колеса грузовика потеряли точку опоры, и он, перевернувшись в воздухе, грузно полетел в реку. Тяжелый всплеск, шум еще работавшего мотора и крики придавленных, тонущих солдат заглушили тонкий, срывающийся вопль господина Вольфа.
Потом все стихло. И только долгое время широкие, сверкающие круги разбегались по реке над тем местом, где сомкнулись воды Савы, поглотившие немецкий грузовик и его 30 солдат, вместе с господином Вольфом и сербом Богумилом — хорошим шофером из Белграда.
В ТИХОМ ГОРОДКЕ
Повесть
Возвращаясь после ранения из госпиталя в свою часть и разыскивая Н-скую гвардейскую дивизию, наступавшую на Бранденбург, я прибыл в небольшой городок Шагарт, но дивизии в нем не нашел. Недели две назад она выбила из него гитлеровцев и теперь ушла вперед, преследуя отступавшего врага. В городе находился небольшой гарнизон, оставленный одним из полков нашей дивизии. Я явился к начальнику гарнизона, моему старому знакомому, полковнику Андрею Ильичу Матросову, чтобы узнать у него, где находится моя часть. Я не встречался с Матросовым месяца полтора и, признаюсь, был поражен, когда увидел этого еще не старого человека сильно осунувшимся, изможденным, с болезненным и утомленным лицом.
— Что, дорогой мой, удивлены? — слабо улыбнулся Матросов. — Оставили меня здоровяком, а встречаете развалиной. Зато вы выглядите прекрасно. Как плечо? Прошло?
— Все в порядке. Рана была пустяковая, затянулась, рука действует. Теперь надо ехать в дивизию. Где она, Андрей Ильич? Гоняюсь за ней уже третьи сутки, а догнать даже ее тылы не могу.
— Километрах в ста тридцати западнее Шагарта, — ответил полковник, потом, словно что-то надумав, внимательно поглядел на меня и вдруг сказал: — Знаете что, Сергей Петрович, я понимаю, что вам хочется поскорее в дивизию, но если вы попадете туда и через некоторое время — ничего особенного не случится, а вот мне сейчас позарез нужен на эти дни в этом городишке офицер и особенно в вашем звании.
— Зачем же?
— Дело в том, что я должен завтра, в крайнем случае послезавтра выехать в Познань на операцию моего застарелого аппендицита.
Полковник болезненно улыбнулся.
— Я крепился, пока было возможно. Когда шли бои и я командовал частью, я откладывал до лучших дней. Здесь где меня оставили комендантом, я думал на покое дождаться передвижного госпиталя с хорошим врачом, но болезнь не ждет, и наш врач предупредил меня, что если я в течение ближайших дней не лягу на операцию, то возможно опасное осложнение в виде прободения и перитонита.
—
— Очень просто. У меня есть предписание штаба армии найти себе замену на эти несколько дней. Для этого можно использовать любого из свободных от строевой службы офицеров. А ведь вы еще не вступили в строй. Официальный приказ вы получите к вечеру. А пока располагайтесь здесь. Лучшей замены, по правде говоря, мне и не надо, тем более что вы неплохо говорите по-немецки.
Видя мои колебания, он добавил:
— Не раздумывайте, недели через две сможете выехать на фронт.
Признаюсь, предложение смутило меня. Хотя за время войны кем только не приходилось бывать нам, офицерам, приезжавшим на фронт! В сорок первом мне пришлось вместе с другими рыть противотанковый ров и вколачивать наклонные надолбы в районе Вязьмы, таскать взрывчатку саперам, работавшим на минном поле у шоссе под Москвой. Около Трубчевска, возвращаясь из партизанского района, я чинил вместе с пилотом на какой-то лесной просеке наш искалеченный У-2. В Сталинграде был даже водоносом, выползая среди ночи из землянки за драгоценной влагой. До воды было рукой подать, но эти сорок — шестьдесят метров проползти днем было невозможно, и мы, четыре человека, хотя и прикомандированные, но не имевшие прямого отношения к штабу, каждую ночь, обвешанные фляжками, с ведрами через плечо, пускались в короткий, но опасный путь…
— Не смущайтесь! Это продлится недолго, но вы очень поможете мне, — уговаривал меня полковник.
— А что же мне придется делать?
— Быть комендантом, замещать меня до тех пор, пока я не вернусь из госпиталя, — сказал полковник и тихо добавил: — Согласитесь, дорогой мой.
И я понял, как устал и как нуждается в операции этот больной человек, на лице которого явственно проступала землистая бледность.
Переводчица, молодая девушка, стоявшая позади полковника, подняла глаза и посмотрела на меня. По-видимому, и ей, прекрасно видевшей смертельную усталость полковника, хотелось, чтобы я хоть ненадолго заменил его.
— Хорошо. Во всяком случае я задержусь здесь до вечера. Только прошу срочно оформить назначение в штабе.
Полковник ободряюще потрепал меня по плечу.
Я вышел во двор комендатуры. Это был обычный немецкий двор, асфальтированный, с несколькими деревьями и густым плющом, весело и буйно охватившим первые этажи дома. По двору сновали солдаты комендатуры с повязками на рукавах. У черного крыльца четыре немки в белых передничках и кружевных наколках возились над грудой грязной посуды.
Я медленно вышел на улицу. У ворот стояли немцы, записавшиеся на прием к коменданту. Улица еще носила на себе следы недавних боев. Крыша соседнего пятиэтажного дома была разворочена снарядом, и перебитые балки свисали с чердака. Стены прижавшихся вплотную друг к другу зданий были выщерблены и исцарапаны шрапнелью и осколками снарядов. Угловой дом, наполовину снесенный авиабомбой, угрожал рухнуть. Возле него, копаясь в развалинах, работали пожарники-немцы. Исковерканные огнем, свернувшиеся листы кровельного железа валялись на тротуаре, щебень и битый кирпич засыпали улицу. Около сотни женщин, стоя в аккуратной цепи, убирали мусор и обломки, расчищая дорогу, и над всем этим неожиданно возвышалась половина второго этажа. Было странно видеть стол, покрытый кружевной скатертью, буфет с чудом уцелевшей посудой, детскую куклу и большие портреты, симметрично развешанные на покосившейся стене.