Рассказы (сборник)

Вельк Эм

Снова некоторое время он молча не мигая смотрел прямо перед собой. По нему было видно, что он очень разочарован. Может быть, всего лишь из-за того, что предмет, которым он восхищался и который в его представлении был особенно драгоценным, оказался не чем иным, как какой-то дешевой игрушкой из жести и стекла. Во всяком случае, он покачал головой и принялся говорить что-то о мошенничестве и обмане, особенно в аристократическом мире. В этот вечер он скоро попрощался.

А потом произошло нечто удивительное. Он опять стал тем же тихим педантичным человеком, каким был до появления дамы, мыл свои тарелки и чашки и говорил лишь о том, что еще до праздника труда хотел бы уехать обратно в Нью-Йорк, чтобы поискать место, которое бы

лучше оплачивалось, чем его теперешнее, и которое, вероятно, легче было бы получить в период отпусков, чем после. И он уехал в последних числах августа.

Вскоре я позабыл этого человека, потому что то, что заставляло меня помнить о нем первые недели, то есть мое предположение, будто именно этот обиженный судьбой обыватель обречен на тяжкое искушение совершить грех, даже преступление, оказалось ошибочном. А восемь лет спустя случилось так, что в ресторане «Отечество» в Гамбурге напротив меня за столиком оказался человек, который довольно долго, внимательно и, как ему думалось, незаметно меня разглядывал. Я узнал его и заговорил с ним. Он был с женой и сначала немного смущался; но когда его жена протянула мне руку через стол и искренне и сердечно поблагодарила меня за ту большую услугу, которую я однажды оказал ее мужу, он стал оживленнее. И наконец он пригласил меня выпить с ним стаканчик вина в каком-нибудь тихом ресторанчике. Итак, дела их, по-видимому, шли не так уж плохо.

В винном погребке он мне признался, почему он и его жена так благодарны мне и как он благословляет судьбу, которая снова свела нас. Он указал на жену:

— Она свидетель, что все, что я говорю, чистая правда. Через много лет я во всем признался ей. Да, мой дорогой, в те дни, там, за океаном, в Флайшменсе, я и вправду будто с ума сошел. Я стоял на краю пропасти. Все время думать о нищете собственного дома, которая свалилась на нас так незаслуженно; знать, что там у тебя жена, дети и ты довел их до нищеты; знать, что ты никому ничего не должен, а тебе приходится навсегда расстаться с семьей и родиной; знать, что это безумная затея — добыть счастье в Америке такой убогой работой, как мойщик посуды.

А потом узнать, что на старой родине появляется большой шанс, возможность с какой-то несчастной тысячью долларов начать новую жизнь, быть может, даже добиться счастья — но не иметь этой тысячи долларов, и не заработать их еще долгие годы, и в то же время видеть, как старое смешное существо каждый день носит их напоказ — и не тысячу, а, может быть, десять или двадцать тысяч долларов, — так вот, это меня и вправду не оставляло в покое. Если бы вы в последний миг не разъяснили мне… — Он посмотрел через стол на жену, которая, немного смущаясь, опустила глаза. Затем он продолжал — Ты хотела этого, дорогая, я бы не стал опять говорить об этом. Итак, короче, я, конечно, ничего плохого не хотел причинить даме. Но меня уже больше не оставляла в покое мысль: так просто выйти из-за куста, рывок… — Он действительно дрожал: — Я боролся с богом и чертом — мне казалось, это не грех. Тогда я впервые понял чувства деклассированных элементов, я имею в виду их ненависть ко всем имущим.

Он глубоко вздохнул, как будто этим признанием освободился наконец от тяжелого груза. Потом он схватил мою руку.

— Вы теперь понимаете, как я вам благодарен? Был благодарен все эти годы. Мы оба, моя жена тоже. И не только потому, что меня, возможно, тут же раскрыли бы. Или вы не думаете так? Я вовсе не собирался сразу исчезнуть. Украшение я хотел закопать в лесу. А так как все предыдущие недели я производил, можно сказать, вполне благоприятное впечатление, на меня в итоге не пало бы подозрение.

Я смотрел на него и улыбался:

— Вы в этом так уверены? Ведь я сразу заподозрил вас. — Тут он, казалось, испугался. — Вы правы. Вы полагаете, что и среди этих официантов и мойщиков посуды были такие, кто кое о чем догадывался и именно в отношении меня?

— Нет, я

так не думаю, подозрение, вероятно, пало бы на всех. — Тут я не мог удержаться от смеха. — Ну и что бы вы делали с этими безделушками? Вы ведь, кажется, верующий христианин. В итоге у вас было бы только сознание страшного греха. Разве недостойно было бы благодарности, помогай вы сейчас уничтожить вопиющую несправедливость в распределении благ?

Жена положила свою руку на его, повыше кисти, и посмотрела на меня умоляюще:

— Я попросила бы не говорить больше на эту тему. Хватит уже того, что мы оба, мой муж и я, все эти восемь лет постоянно говорили об этом. Особенно тогда, когда дела наши шли особенно хорошо. А дела наши, благодарение богу, шли хорошо, причем ни одному из нас не приходилась делать ничего дурного. Может быть, это и есть награда за его тогдашнее испытание. Он лучше всего умеет ценить это, ибо он так часто с глубокой благодарностью говорил о вас и называл вас спасителем его души. Хотя в те годы он скорее всего не предполагал, что вы догадались о его намерении, а просто так, рассказывая о драгоценных украшениях, упоминали истории с дешевыми подделками. Но факт остается фактом: этим вы уберегли его, да и нас всех, от несчастья — ну, прямо скажем, от позора. Сколько раз он сожалел, что не знает вашего адреса: он бы выразил вам свою благодарность. А вы бы, может, так и не узнали за что. Но поверьте мне, он вас всегда благодарил, и это была честная благодарность, потому что он честный христианин.

Они пригласили меня в свой дом, чтобы я мог порадоваться их успешным делам и семейному счастью. В свое время он вернулся в Гамбург с несколькими сотнями долларов, которые заработал в Нью-Йорке в одном ресторане для кучеров приготовлением яичницы, а может быть, и тайной продажей водки, и смог приобрести магазин канцелярских товаров и письменных принадлежностей. Дело пошло, и через три года у него было уже несколько служащих. Он имел, как говорится, хороший достаток. Но, пожалуй, не более того.

И теперь, когда я наезжал в Гамбург, мне приходилось жить у них. Это преувеличенное выражение благодарности за поступок, который так и остался лишь намерением, стало наконец немного действовать мне на нервы. Особенно потому, что благодарность всегда сдабривалась благочестивыми изречениями о благословении людской честности и о проклятии греха. Поэтому я был, в общем-то, чрезвычайно рад, когда спустя несколько лет его чувство благодарности, по-видимому, немного поостыло, хотя для этого, казалось, не было особых причин.

Как-то мы вели непринужденную беседу об ухудшающемся состоянии экономики Германии и о том, как трудно теперь стало жить.

Мелочный товар остается мелочным товаром, признался он. А вот у его бывшего шефа и у нового владельца фабрики конторских книг дела, напротив, идут хорошо, даже очень хорошо. Крупная торговля — это также крупные доходы, если даже при этом не делают особого различия между правдой и неправдой. Так мы перешли на политику, торговлю и мораль и вскоре опять-таки вернулись к месяцам и годам, проведенным нами в Америке, и к нашему старому спору, будет ли вернее назвать то роковое ожерелье украшением Неправды, как он считал, или украшением Правды, как считал я. И в самый разгар моих разглагольствований об относительной ценности настоящего и фальшивого и именно как раз когда я приводил свои аргументы, он вдруг уставился на меня и надолго замолчал; я не очень-то обратил на это внимание, а лишь подумал, что ему-де опять померещилась картина, что произошло бы, одержи тогда искушение верх и стань он обладателем тысячи долларов, а с ними и совладельцем фабрики конторских книг. Это было для него чем-то вроде идеи фикс, и с каждым годом он находил все большее удовольствие в обывательских тирадах о грехопадении и преуспевании, Обмане и Правде. Поэтому при нашем последнем свидании я и рассказал ему все — но не могло же это стать причиной нашего отчуждения?