Рассказы (сборник)
Шрифт:
Проснулся Пенсов ночью от похмельного озноба. Его буквально трясло. В желудке вообще творилось что-то неописуемо кошмарное, пересохший рот радовал вкусом настоявшихся кошачьих ссак. Короче, ему было очень и очень хреново. Зато голова была странно ясной. Клетки мозга, омываемые продуктами разложения этилового спирта, ацетальдегидом и ацетатом, почему-то работали на удивление чётко и слажено. А главное — несмотря на хуёвое телесное состояние, Андрей Валентинович ощущал себя способным на всё. Вообще на всё.
Если бы Пенсов задумался о природе этого чувства, из памяти, наверное, всплыло бы слово «вдохновение». Правда, светлым его назвать было нельзя — скорее даже наоборот. Вдохновение накатило тёмное, с инфернальными обертонами.
Но профессора подобные тонкости не интересовали.
Он встал с постели, нацепил на левую ногу резиновый шлёпанец. Кое-как доковылял до стола. Протёр глаза, увидел — точнее, унюхал — четвертинку с остатками водяры на дне. Зажмурился, дёрнул из корла. Не сблевал. Включил компьютер, открыл папку с «Цыплёнком в табакерке».
— Значит, последняя книжка? — сказал он куда-то в пространство. — Проще надо? Чтоб штырило? Чтоб жесть настоящая? Сделаем. Сейчас тебе будет жесть, Жора.
Длинные профессорские пальцы хищно нависли над клавишами, как эскадрилья немецких бомбардировщиков над спящим городом.
— Уффф, — Пенсов покрутил головой, разгоняя наваждение.
Белый песок сиял на солнце, шиповник розовел, море переливалось аквамарином.
— А дальше-то что было? — поинтересовался он у собачайника.
— Может, всё-таки выпьем по чуть-чуть? — жалобно проскулил пёсик, подкатывая носом стопку.
— Бррр… Мне сейчас как-то не очень, — признался профессор. — Свежие воспоминания, знаете ли… Хотя это же наверное, того… наведённое? Гипноз какой-нибудь?
— Ну почему же? — пёсик не сводил глаз с пустой стопки. — Вы, некоторым образом, прожили этот кусочек жизни. Паравременной поток, изоморфный галактическому…
— Так дальше-то что? — Пенсов почувствовал, что теряет терпение.
— Вы писали книгу, — собачайник постучал хвостиком по столу. — Неделю. Пока не кончились запасы спиртного, — добавил он.
— М-м-м, — профессору стало стыдно. — У меня была коллекция коньяков…
— Была. А также четыре бутылки красного вина, херес, — это слово пёсик произнёс с какой-то неясной обидой, — бутылка медицинского спирта…
— Спирт-то откуда? — не понял профессор.
— Коллеги подарили на юбилей, — напомнил собачайник. — Профессиональная шутка.
— И я всё это употребил внутрь? — ужаснулся Андрей Валентинович. — И писал при этом? А Дёмка-то куда смотрел?
Собачайник промолчал.
— И что же получилось в итоге?
— Сами смотрите, — сказал Дем.
В воздухе возникла и тут же шлёпнулась на стол книжечка на дрянной бумаге и с аляповатой обложкой. На ней была всё та же Зина, на сей раз голая, лежащая на каком-то камне вроде алтарного. Вокруг были намечены какие-то неясные силуэты зловещего вида. Сверху красовалась надпись: «Зина: Кровавый Оргазм».
— «Оргазм?» А как же «Цыплёнок»? — робко спросил Пенсов.
Дем не ответил.
Пенсов осторожно перевернул томик и увидел аннотацию: «Зина Вагина прошла огонь и воду, но таких невероятных приключений у ней ещё не было! Теперь ей предстоит пройти через кровь, грязь, страх, отчаяние, унижения, оскорбления, кошмары, безумие, насилие над естеством, предательство, побои, извращения, истязания, клиническую смерть и неописуемые ужасы сатанинского ада…»
Снедаемый недобрыми предчувствиями, профессор открыл книжку на середине.
Он прочитал полторы страницы, потом осторожно положил томик на стол и посмотрел Дему в глаза.
Собачайник взгляд выдержал.
— И вы хотите сказать, что эту пакость написал я?! — наконец, сказал он.
— Именно, — пёс вздохнул.
— Водки, — решительно потребовал Андрей Валентинович. — Чёрт с вами, пусть будет вашего изготовления. Только быстро.
— Так бы и сразу, — проворчал пёс, явно довольный произведённым эффектом. — Ну тогда уж не по-маленькой, а сразу поллиторку…
Из стола был извлечён «Русский Бриллиант Премиум» в ведёрке со льдом. Пенсов смутно припомнил, что подобный способ подачи больше характерен для шампанского, но решил не встревать.
— Да вы не переживайте, — пёсик поднял лапами тяжёлую бутылку и принялся разливать. — Де Сад, знаете ли, ещё и не такое писал. Или вот ещё Сорокин…
На стол материализовалась плошка с грибами, и вторая, с солёными огурчиками.
Пенсов молча и быстро выпил, поморщился, закусил опёнком.
Пёс обнял лапами стопку, опрокинул прямо в пасть, икнул, вздрогнув всем телом. Потом сунул грызлице в огурцы и захрустел ими.
Андрей Валентинович тем временем осторожно открыл книжку поближе к началу, прочёл ещё несколько строчек.
— Нет, но я просто не мог написать такого! «Огромный кривой хер с чёрными шрамами от гнойников остановился у самых губ Зины. На самом кончике багровой нашлёпки уда опасно белел гнойный прыщ. Зина зажмурилась, обвив губами мерзкую плоть»… Ну это же невозможно! Я не говорю даже о содержании, но — «обвив губами»! Или вот тут: «Его вздыбленную мужскую стать неистово сосал энцефалитный клещ». «Плоть», «стать», «неистово сосал»! Я и слов-то таких не знаю!
— Знаете, знаете. У вас, — пёс утер лапой солёное грызло, выпил ещё водки и зарылся носом в грибы, — очень богатая фантазия. Вы её просто всю жизнь подавляли. Кстати, это многое объясняет с точки зрения наследственности… — собачайник достал морду из плошки и облизнулся. — Вы ещё сцену с опарышами не видели. Или вот ещё — как Вагина ставит парализованной старухе-процентщице пиявки на одно место, а негр Ананий подпаливает ей пятки, чтобы та кончила… Или как Ушат Помоев насилует…
— Что-о насилует? — вытращился профессор.