Рассказы (сборник)
Шрифт:
Всё началось тривиально. После расставания с кожаными куртками и польской помадой профессора помотало по всяким разным местам, пока не прибило к издательству «Арго-Речь», в ту пору претендовавшее на интеллектуальность. Сначала Андрей Валентинович процвёл на ниве мелкого интеллигентского штукарничества — всякого там копания в умных книжках, сверки латинских цитат и так далее. Платили за это немного и часто обманывали, но это всё-таки была относительно пристойная работа, а не промораживание мозгов.
Ситуация переменилась, когда издательство, в полном соответствии со своим двусмысленным названием, поставило на стапеля одновременно «Словарь античной мифологии» и «Словарь блатной фени». Профессору предложили заняться «Мифологией»: было важно прошлёпать на супере слова «под редакцией проф. такого-то». На «Блатную феню» нашли какого-то ушлого мужичка
Через полгода оба словаря вышли. Античный был ужасен: Агамемнон там был перепутан с Агесилаем, Гомер с Гектором, а смазанная фотка развалин Форума была почему-то поименована «раннехтонической базиликой Артемиды Блаженной». «Блатная феня», судя по всему, тоже не блистала достоинствами. Во всяком случае, как убедился въедливый Пенсов, не побрезговавший взять том в руки, орфографических ошибок избежали только матные слова, да и то не все — во всяком случае, глагол «пиздеть» там писался то через «е», то через «и», что бросало густую тень и на всё прочее содержание, могущее быть охарактеризованным производным существительным от означенного глагола. В выходных данных вместо «Арго» было набрано «Агро».
Пенсов не знал, что к тому моменту мужичок с наколками уже вскарабкался на место главредактора, каким-то образом избавившись от пенсовского обидчика. Осмотревшись на новом месте, он устроил среди подчинённых чистку, после чего начал подбирать кадры под себя.
Профессорский телефончик Хапузову подсунул кто-то из старых корректоров: срочно понадобился вменяемый и недорогой интель для перевода немецкой книжонки «Античная гомоэротика».
К тому моменту профессор поддерживал штаны в основном благодаря техническим переводам, которые он уже успел возненавидеть до крайности. Однако, помня старую обиду, возвращаться на птичьи права он не пожелал. «Возьмёте меня в штат, тогда будет о чём разговаривать», — гордо закончил он и повесил трубку. Хапузов, однако, через три дня позвонил снова и предложил профессору работу на окладе — опять же по переводам. Деньги были небольшие, но Пенсов согласился.
Когда он пришёл в издательство подписывать контракт, то узнал много нового. В частности, то, что Хапузова зовут Гремислав Олегович, что ударение в его фамилии делается на последнюю букву и никак иначе, и что у него великие планы по развитию и разрастанию издательского бизнеса. Как выяснилось несколько позже, в издательстве Хапузова звали Жора, фамилию произносили как «хапузый» и дружно ненавидели за хамство, скаредность и привычку квасить на рабочем месте.
Пенсов тоже вскоре возненавидел Хапузова, но ни высказать ему наболевшее, ни расплеваться с ним почему-то не мог. Жора его подавлял своим природным, биологическим бесстыдством. И хотя хапузовская манера вести дела напоминала профессору способ питания кишечнополостных организмов, он никак не мог принять решение, уйти. Да и уходить, в общем-то, было некуда.
Полгода Пенсов усердно перелагал русскими буквами всякую импортную мусорку: бабские романчики, детективчики и тому подобную струхню, вплоть до астрологических календариков (это печаталось анонимно, без указания автора). Он же проверял чужие переводы, исправлял самые грубые языковые и фактические ошибки, а иногда приходиось садиться и за вычитку корректуры: Хапузов старательно требовал за каждый скормленный рубль всяких сверхнормативных трудов. Но в целом всё это оказалось проще, чем Пенсов когда-то думал. Больше того: освоив систему штампов, профессор почувствовал в себе силы производить литпродукцию самому, но предложить свои услуги стеснялся.
Зато не стеснялся Хапузов. Принимая очередную работу, он почитал своим долгом устраивать замурзанному интеллигентишке распеканцию за недостаточную близость к народу. Сам Хапузов считал себя порождением народной толщи, и поучить всех этих бледнонемощных очкариков настоящей жизни было одним из любимых его занятий.
Теребя невыбритый пучок щетины под нижней губой, Жорик текстовал:
— Я тыщу раз говорил: проще надо переводить! Как народ любит! Так, чтоб любая старушка из очереди поняла! Чтоб любая блядь старушка, чтоб она читала и всё понимала! Потому что это про жизнь! Старушка любит чтоб про понятное, а не хуйню всякую с мыслями! И чтоб любая девка с Тверской тоже читала и всё понимала, потому что это про жизнь написано! Народ любит про жизнь и чтоб понятно, чтоб жесть штырила, а не хули сопли …
Этот монолог он мог продолжать бесконечно. Заканчивалось всё это требованием «настоящего креатива, а не хуйни».
Однажды профессор решился-таки простебаться над хапузовскими представлениями о «жизни».
— Знаете, — сказал он, старательно подстраиваясь под лексикон работодателя, — давайте, в самом деле, сделаем серию. Скажем, детектив. Народ любит детектив. Обязательно убийство, кража крупных денег, и прочая фигня. Народ любит деньги, когда про деньги — тоже любит. Детектив — баба из провинции. Народ любит, чтоб баба. Не замужем, зато есть кот. Народ любит про кота. Зовут Зина Вагина, с ударением на первый слог, естественно. Или на последний. Не красавица, но в койке ураган. Народ любит, чтоб ураган. Способ расследования у неё самый народный: трах-перетрах с подозреваемыми, а они ей всё рассказывают, как на духу, и так по цепочке, пока не доё… дотрахивается до преступника. После чего сваливает в Анталью с деньгами. Народ любит про свалить отсюда. В общем, типа Джеймс Бонд, только как бы наоборот. Давайте, что-ли, мутнём?
Профессору казалось, что он тонко иронизирует. Однако Жорик слушал с интересом, а под конец выдал неожиданное: «Ну… ну… что-то есть. Допустим. Завтра концепцию неси, будем разговаривать».
Концепцию Пенсов справил в тот же день за три часа, в остром приступе сартровской экзистенциальной тошноты. Он добросовестно выскреб из черепа всё самое пошлое и отвратительное, что только мог вспомнить и навоображать, и выжал разом на бумагу. В результате криворождённая Зина Вагина приобрела вполне внятные очертания. Она была рыжей шалавой неопределённого возраста родом из Бобруйска (профессор сначала хотел было вписать Урюпинск, но в последний момент передумал). Отчество он дал ей, в порядке мазохизма, «Андреевна». Мадам была телесно несовершенна («ноги разные» — вписал профессор, кстати вспомнив Высоцкого, а потом заменил на разноцветные соски, один коричневый, другой розовый, розовый был чувствительнее к ласкам), но имела хорошо развитую душу и творила чудеса в постели. Замуж он её всё-таки выдал — она состояла в браке с геологом Порфирием Вагиным, который годами пропадал в экспедициях (тут профессор прошёлся по всем известным ему мифам об этой романтической профессии). По-настоящему Зина любила только мужа, но голодное женское начало постоянно требовало вкусного мужского конца. Мужики, понятное дело, Зине не давали проходу, чуя сласть. Однако она дала клятву перед чудотворной иконой (здесь Андрея Валентиновича чуть не стошнило, но он продолжал писать) использовать свои интимные способности исключительно на благо людям, то есть в расследовательных целях. На каковое служение её тайно благословил монах-катакомбник старец Нектарий, постник и чудотворец, а такоже и перший зинин наставник в сыскном деле… Чтобы добить ситуацию, Пенсов присобачил к Зине автора — Дария Попсова, литератора-инвалида, специализирующегося в стиле «иронический женский боевик с сексуальным уклоном».
Хапузов, ознакомившись с проектом, тяжело задумался, а потом выделил относительно пристойный — по меркам скаредной и нищеватой «Арго-Речи» — бюджет на проект.
«Неукротимая Зина» была написана ещё довольно робко — вопреки собственным установкам, Пенсов никак не мог преодолеть благоприобратённой стыдливости. Получив очередную порцию наставлений от Жоры, профессор решился-таки писать поборзее. «Зина: Побег из гнезда кукушки» уже вписывался в формат, «Зина: Камасутра для гранатомёта» ощутимо раздвигала рамки жанра. Продажи задрались вверх весёлым поросячьим хвостиком. Донельзя довольный Жора взял ещё людей и поставил производство на поток, обещая, что таким макаром они обставят самое «ЭКСМО» и вообще всех на свете производителей чтива для народа. Это была, конечно, чушь собачья — худосочное «Арго» могло разве что тявкать на огромное «ЭКСМО», как моська на слона, но некое веяние успеха и в самом деле осенило злосчастное издательство.