Рассказы словенских писателей
Шрифт:
В чаще зашелестело, как если бы по ней бродило нечто огромное. Соседи слева и справа спали, похрапывая, да и все остальные уже изрядно клевали носом, старика занавесила ночь… Странник осторожно пошевелил затекшими ступнями, позвоночник пронзила боль, он глухо застонал, накидка съехала на землю… Никто не сдвинулся с места, как если бы все и в самом деле спали. В кустах раздался треск ломающейся ветки. Вот взять да убежать сейчас! До кустов — рукой подать. Несколько прыжков — и пока они продерут глаза, он уже будет в лесу, а там спрячется и дождется утра… Ему показалось, что неподалеку от него кто-то сопит. Прислушался. Сопели и храпели все, из долины веяло свежестью, и он сначала подумал, что ему лишь померещилось, а потом тело налилось такой тяжестью, что о побеге он
Оно остановилось совсем близко и долго-долго не шевелилось, пока он не решился открыть глаза. Кучка пепла. Рядом развалясь сидит вол и обмахивает себя хвостом. В груди стало пусто, в глазах все закачалось, завертелось по спирали, все глубже, глубже…
— Эй, ты! Есть чего-нибудь хлебнуть? — басовито, с нетерпением произнес вол, вытягивая шею. — Чего покрепче, а?
Зубы непроизвольно застучали, поджилки затряслись, из сжатого судорогой горла вырвался писк… Что и кому он собирался сказать, было неясно; все вокруг вертелось, ходило ходуном, пахло самогоном, хотелось орать, вопить, верещать…
— Что — нету? — недоверчиво переспросил вол.
— Нету вот, — виновато всхлипнул странник. Вол еще какое-то время молча пялился на него, мотая головой, словно соображая, что к чему, потом состроил беспечную морду и придвинулся вплотную.
— Ну и ладно, — сказал он. — На нет и суда нет, — и проказливо усмехнулся.
Милан Деклева
Спасатель птиц
На голове у него растет трава, из ноздрей струится сизый дым. Как может вместо волос расти трава? У него что — в голове земля? А этот дым завитушками — почему он такой сизый и вообще для чего он? Сизый он, наверное, от холода, а завитушки, потому что человек это непростой, сказала няня. Вспомнить бы… когда это было? Мы еще смотрели этот… как его там? Аппарат какой-то. Ящик. Экран называется. И был в нем тот человек, белый-белый. Выбеленный такой, как наша спальня. Няня сказала: светлая голова. А я все никак не мог взять в толк, почему она говорит «светлая» про то, что совсем-совсем белое? Я спросил няню: что со мной, отчего я такой бестолковый? Она сказала: «светлая голова» — это когда человек, например, изобретатель. Такие люди придумывают вещи, о которых еще никто и не слышал, потому что раньше их не было. Значит, «светлые головы» — это те, кто все время что-то изобретает.
Наверное, человек, у которого из ноздрей идет сизый дым, изобрел то, что превратило его в сизую печь, и теперь из него идет дым. Наверное, он изобрел и зеленую траву, которая может расти на голове, а не только на зеленом на лужку. Не только там, где в садочке выросли цветочки. Человек смотрит на меня. Качает головой. Он и знать не знает, куда потом девается сизый дым, который струится у него из ноздрей. Куда же он исчезает, этот дым? Я изо всех сил пытаюсь это понять, но у меня начинает пухнуть голова, и я делаю глубокий вдох. Такой глубокий, что слышно сипение. Чтобы не сипеть, я поднимаю голову и вижу, как по небу плывут облака. Мне становится легче. Голова опять легкая, а дым вливается в пышную пену облаков и там постепенно седеет. Седеет медленно, как моя няня, и становится дождем.
Это я уже не про няню — дождем становится облако. Оно становится дождем, когда ему грустно-грустно. Жаль, что облако нельзя ухватить. Няня говорит, оно слишком далеко, у меня рук не хватит. Неправда, рук у меня хватает — нет ничего такого, до чего я не мог бы дотянуться, дотронуться. Я могу потрогать все, что видят глаза. Когда я смотрю на солнце, мне становится горячо, и я начинаю скулить. Солнце я люблю, но смотреть на него боюсь, а если и
Надо идти дальше, потому что на столбе, который управляет машинами, загорелся зеленый свет. Никак не могу запомнить, как он называется, этот шест с выпученными мушиными глазками. Аппарат какой-то. Мушино-зеленый цвет на столбе — он совсем другой, не такой, как волосяно-зеленый на голове человека. Человек на меня уже не смотрит, он переходит дорогу. Там, где надо идти по нарисованным белым полоскам. Хотя ее так и называют, но мне все же кажется, что никакая это не зебра. Зебру я знаю, она бегает и прыгает, как лошадка. А полоски на дороге больше похожи на лестницу. Когда няня везет меня по ее ступенькам, мне кажется, что дорога уходит ввысь, и я тоже поднимаюсь в небо. Небо — оно высокое, но птицы все равно выше, а облака еще выше. Птицы летают между небом и солнцем, между небом и облаками. Куда деваются птицы, когда идет дождь? Где они прячутся — птицы, которые живут там, где нет города, нет домов? Я спросил няню, она сказала: в гнездах.
Как же так? Ведь у гнезд нет крыши. Когда идет дождь, они превращаются в чаши с водой. Но ведь птицы-то не превращаются в лягушек! Я должен хорошо себя вести, ведь мне еще надо многому научиться, чтобы стать спасателем птиц. Я буду ходить там, где нет ни домов, ни машин, где не воют сирены. От сирен у меня в голове делается такой шум, что я сам начинаю визжать и выть, у меня текут слюни. Ведь сирена — это такая страшная лиана, которая может захлестнуть шею и удушить. И еще она вворачивается в нос, в уши, вытесняет глаза изнутри…
Но там, где я буду спасателем птиц, будет тихо-тихо. Я буду идти и идти вперед, я выучу все языки — и пунктирный пересвист скворцов, и оживленный говорок зимородков. Я знаю много птиц, мне легко запоминать их имена. Мы с няней только раз побывали в саду со зверями, я видел там соек, запертых в клетке. Мне стало жаль плененную скопу, пустельгу, канюка, сокола. Я всех запомнил — только так я смогу их спасти. Как бы я спасал их, спрашивается, если бы не знал, как их зовут?
Но это еще не все. Я буду идти и окликать их. Они расскажут мне, где их гнезда. И тогда я полезу наверх. Над каждым гнездом я сделаю крышу из листьев. Из коры. Если понадобится, наловлю птицам червяков. И букашек. Я смогу — у меня ничего не просыпается мимо рта, и еще у меня проворные пальцы. Так говорит няня. Она говорит: вот если бы у тебя в голове было десять шустрых пальчиков! Но у меня в голове — мысли. Их много, и потому они путаются. Когда это случается, голова болит и в висках раздается стук. А порой в голове у меня наступает ночь, и мысли затихают. Спят. Хорошо, что ты не говоришь хоть во сне, сказала няня. Интересно, почему хорошо?
А еще я вот что сделаю. Для тех птиц, которые плохо летают и хорошо бегают по земле, я вырою ямки. Положу в них выдолбленные тыквы, и получатся домики, где птицы будут в безопасности. А еще, может быть, мне удастся изобрести, как сделать улиток большими. И тогда можно будет делать птичьи домики из пустых раковин. Были бы они такого же размера, как наша столовая! Тогда в них можно было бы поселить целые стаи. Птиц у меня будет видимо-невидимо. Даже самые дальние птицы, прознав про это, прилетят ко мне, чтобы я им помог. Нам будет хорошо. Мы будем устраивать концерты, и никто не запретит мне петь вместе с ними. Сколько угодно. Но сейчас…
Сейчас надо смотреть направо. Там игрушки. Это игрушки для детей, сказала няня. Но я-то знаю, что они для птиц, — вон они какие маленькие и легкие. Серебристые, розовые… Я знаю все цвета, ведь мир внутри меня цветной. Я и мысли различаю по цветам. А когда они устраивают кавардак, меня тошнит, пока я не разделю их на утренние и вечерние. Я выстраиваю их в ряд — точно так же, как нас в спальне строят, чтобы каждый стоял у своей кровати. Тогда мне опять хорошо. Потому что я вижу, что в голове порядок, и кромки цветов ровные. Когда я стану спасателем птиц, я приду, чтобы забрать эти игрушки, которые злые люди отняли у птиц. Их надо вернуть, ведь воровать нехорошо, могут отсохнуть руки. Но сейчас…