Рассказы-созерцания
Шрифт:
6
Когда вернулись дед с матерью, Сашка сидел у окна в чистой рубахе, умытый, и качал на руках Петю. Лица не показывал.
– Чего не здороваешься, бес белобрысый? – и деда Гриша легонько ткнул Сашку костылем.
Саша неохотно повернулся.
– Ать-ты… – развел руками дед, – мать, иди, полюбуйся! Слышишь, нет? Анька! Иди на сына посмотри.
Мать прибежала, расплескав у порога ведро с парным молоком. Стала спрашивать, откуда и почему… Сашка молчал.
Три дня искал Ваську по всей деревне. Облазил чужие амбары и погреба, все сады и огороды. Нигде не нашел. Тогда решил, может, Лапенко решили кота себе оставить. И то лучше, чем…
Уже стемнело. В овраге у дороги что-то мелькнуло. Сашка спрыгнул в крапиву, раздвинул траву: рыжие клочки, слипшиеся от почерневшей крови. Ничего не разобрать.
Сашка бежал домой, задыхаясь, будто гнались за ним натравленные собаки. По привычке захлопнул ворота, заглянул к корове, звякнул крючком и упал на кровать лицом в подушку, стиснув одеяло в руке так, что побелели пальцы.
7
На обочине дороги насобирал Сашка десятка три камней, набил карманы. Пробрался со стороны поля в огород к Лапенко, спрятался за бочкой с водой.
День разгорался. Жаркий, пыльный, знойно-желтый день, без единого облачка на небе. Сашка долго неподвижно сидел за ржавой бочкой, от которой пахло тиной и еще какой-то тухлятиной. Перебирая камушки, Саша что-то повторял, как будто хотел заучить.
Вдалеке гавкнула собака, и взвыл чужой кот. Сашка вылез из-за бочки, встал во весь рост, отвел руку с камнем далеко за голову. Что-то опять сказал и, стиснув зубы, швырнул камень в теплицу.
Попал.
Стекло лопнуло и осыпалось с омерзительным лязганьем. Сашка замахнулся снова – снова осыпалось. Замахнулся еще и еще, стал бросать все быстрее, уже не целясь. Стекла сыпались одно за другим, разлетаясь брызгами, вспыхивая на солнце. Сашке даже показалось, что заиграла музыка…
Все до одного. Все до одного выбил. Ничего не оставил.
Той же обходной дорогой, под палящим солнцем, вернулся домой, вытряхнул песок из карманов, зашел в прохладные сени. Долго и жадно пил из ковша ледяную воду. После вытер лицо рукавом и пошел кормить Петю.
Через два часа, когда бабка Лапенко вернулась с покоса и зашла в огород, поднялся шум. Вся деревня высыпала на улицу, стоял гул и крики.
Еще через час соседям надоели причитания старухи, и все разошлись по домам, решив, что это устроили хулиганы из соседней деревни.
8
Семь вечера.
Укутанного в два одеяла, Сашку пробивал озноб. Мальчик, не мигая, смотрел в потолок. Мать готовила отвар. Сестры ушли гулять с Петей, чтобы Саша поспал хоть часок. Дед сидел на пеньке перед домом и ждал корову. Табун всё не шел. Набегали дождевые тучи.
– Потерпи, Сашенька, – шептала мать, – я в погреб за вареньем.
Скрипнула дверь, и гулко ухнула половица под ногой у матери. В светлой избе стало тихо и пусто. Так всегда перед дождем. Ставни с восточной стороны все еще были закрыты. За стеклами шумела листва. Сашка знал: там, в тени, сейчас лучше всего. Эти розовые вечера полезней всего для болеющего человека. И небо, разлетающееся лентами желтых облаков, и зеленый шар тополиной кроны, и медленное течение узкой речки, заросшей камышами… И дождь.
Дрогнуло и покатилось к горизонту рыжее солнце, мелькнули золотые блики, высыпала роса. Поплыл туман. Мать сидела в первой комнате, Сашка слышал, как позвякивает ложка в кружке с отваром и тихо стучит по ставням дождь. Мерно протопали, отмахиваясь от мух тощими хвостами, усталые коровы.
Сашка сорвался с кровати, вбежал к матери. Упал, обхватил обеими руками колени, уткнулся в складки юбки и заревел в голос.
– Сашенька, ты что? – повторяла она, целуя белые кудряшки сына и пытаясь поднять его.
Он, всхлипывая и заикаясь, рассказывал про кота и теплицу.
Потом успокоился немного, но рук не отпустил.
Вошел дед, сердито глянул на внука, проковылял через комнату, тяжело опираясь на костыль.
– Чего он, Анька? – растерянно спросил дед.
– Ваську они забрали… – ответила мать и обняла Сашку, не зная, что скажет деда Гриша.
– Ваську? – удивился дед. Потом хмыкнул, нахмурил брови и внезапно рассмеялся. Хлопнул внука костылем по мягкому месту и сел рядом.
– Сашка, Сашка, что ж ты отцу такую подлость… Бес белобрысый, он же спрашивает про тебя в письмах. А мы что ему теперь отвечать будем? Ну? Что, мол, сын его трус? Отец воюет за то, чтоб жить тебе. А ты что? Кем растешь? Дался тебе этот Алекс.
– Он тоже немец, – отвечал Сашка.
Дед хватил кулаком по столу так, что стаканы подпрыгнули.
– Ты, бесовская кровь, только попробуй!
Мать испуганно прижала сына к груди. Дед, яростно стуча костылем, ушел.
Темнело. По фиалковому небу плыли песчинки звезд. Ночь дышала глубоко и спокойно.
Мать крестилась, глядя на икону в тяжелой позолоченной раме. Сашка сидел на полу, около матери, и тихо повторял непонятные слова, похожие то ли на чужеземный язык, то ли на молитву.
За воротами, опершись на костыль и запрокинув голову, неподвижно стоял деда Гриша. По сапогам его сбегали бусинки ледяной росы. По небу скатывались точно такие же бусинки звезд. Только было их в тысячу раз больше, и вспыхивали они ярче. Синева опускалась на землю тяжелым полотном, изредка вздрагивая и рассыпаясь голубыми искрами.
– Ласковый был зверь, – тихо сказал дед сам себе и вздохнул, – хотя и глупый.
23.05.09
Собачка
1
Домашняя библиотека Дмитрия Дмитрича Мусина состоит из трех стеллажей, набитых старинными книгами. Вечерами Мусин запирается в своей комнате от жены и, наугад взяв одну из книг, прочитывает несколько страниц. После чего, зевнув, откладывает книгу в сторону и засыпает.
Месяц назад Мусину попалась чеховская Дама с собачкой.
В несколько минут проглотив рассказ, Дмитрий Дмитрич вышел к жене и сказал, что уезжает в Ялту погостить у друга детства.
И вот, голодный и уставший после долгой дороги, Мусин медленно шел по платформе, не зная где остановиться на ночь. Люди вокруг толкались, наступали на ноги, ворчали и бежали дальше.