Рассказы. Стихотворения
Шрифт:
— О чем вы там шепчетесь? — подозрительно спросил Хэммил.
— Говорим, что хозяин вы дрянной. Мясо не разрезать, — нашелся Спэрстоу, сопровождая свои слова добродушной улыбкой. — И это у вас называется обед?
— Я тут ни при чем. А вы ждали, что я закачу пир?
За едой Хэммил постарался обидеть всех гостей по очереди, отпуская намеренно оскорбительные замечания, и при каждом следующем выпаде Спэрстоу толкал ногой под столом потерпевшего. При этом ни с одним он не посмел обменяться понимающим взглядом. Лицо у Хэммила побледнело и заострилось, глаза были неестественно расширены. Никто из гостей и не думал обижаться
— Не уходите. Вы только-только начали забавлять меня. Надеюсь, я ничего такого неприятного не сказал. Экие вы недотроги. — Тон его тут же переменился, сделался униженным, молящим: — Слушайте, неужели вы в самом деле уедете?
— Где ем, там и сплю, выражаясь словами благословенного Джорокca, — проговорил Спэрстоу. — Я хочу взглянуть на ваших кули, если не возражаете. У вас, наверное, найдется, куда меня положить?
Остальные, сославшись на неотложные дела следующего дня, сели на лошадей и отбыли все вместе, сопровождаемые уговорами Хэммила приехать через неделю в воскресенье. Дорогой, едучи рядом с Мотремом, Лаундз облегчил свою душу:
— В жизни так не хотелось дать по физиономии хозяину дома за его собственным столом. Меня обвинил, что я плутую в висте, напомнил, что я ему должен. Вам прямо в лицо заявил, что вы чуть ли не лжец! Вы как-то недостаточно возмущены.
— Так и есть, — ответил Мотрем. — Жаль его! Видели вы, чтобы когда-нибудь старина Хэмми так себя вел? Бывало ли хоть отдаленно похожее?
— Это его не извиняет. Спэрстоу, не переставая, пинал меня, вот я и сдерживался. А то бы я…
— Ничего бы вы не сделали. Вы бы поступили, как Хэмми с Джевинсом: не стали бы осуждать его — в такую жарищу. Черт побери, пряжка от уздечки прямо раскаленная! Давайте немного пустим рысью, осторожней, здесь полно крысиных нор.
Десять минут рыси исторгли у Лаундза, когда он наконец, обливаясь потом, остановился, уже вполне мудрое замечание:
— Хорошо, что Спэрстоу сегодня ночует у него.
— Да-а-а. Хороший он человек, Спэрстоу. Тут наши дороги расходятся. До следующего воскресенья, если меня за это время не доконает солнце.
— До воскресенья, если только министр финансов Старого Пня не подсыплет мне чего-нибудь в пищу. Доброй ночи и… благослови вас боже!
— Что с вами?
— Так, ничего, — Лаундз поднял хлыст и, огрев по боку кобылу Мотрема, добавил: — Славный вы парень, вот и все.
Кобыла в одно мгновение унеслась по песку на полмили.
Тем временем в инженерском бунгало Спэрстоу с Хэммилом курили каждый свою трубку молчания, пристально следя друг за другом. Вместительность холостяцкого жилья растяжима, и устройство его отличается простотой. Слуга убрал посуду со стола, внес две грубо сколоченные туземные кровати — легкие деревянные рамы с натянутой тесьмой, — бросил на каждую по куску прохладной калькуттской циновки, поставил их рядом, пристегнул булавками к панкхе два полотенца так, чтобы бахрома почти задевала лица спящих, и возвестил, что ложа готовы.
Мужчины повалились каждый на свою постель, заклиная кули именем самого Иблиса раскачивать панкху без остановки. Все двери и окна плотно закрыли, потому что наружный воздух был как в раскаленной печи. Внутри дома, по свидетельству термометра, доходило всего до сорока градусов, но жару усугублял удушливый смрад от давно не чищенных керосиновых
— Взбейте подушки, — повелительно сказал доктор, увидев, что Хэммил приготовился распластаться во всю длину.
Пламя ночника горело ровно, по комнате раскачивалась тень от панкхи, и ее колыхание сопровождали рывки полотенец и тихое нытье веревки, трущейся о края дырки в стене. Панкха вдруг замедлила движение, почти остановилась. По лбу Спэрстоу покатился пот. Надо бы, наверное, встать и обратиться с вразумляющей речью к кули. Панкха неожиданно дернулась и снова заколыхалась, от резкого толчка из полотенца выскочила булавка. Едва полотенце опять укрепили, как в поселке у кули забил барабан с мерностью толчков крови в чьем-то воспаленном мозгу. Спэрстоу повернулся на другой бок и тихо выругался. Хэммил не подавал никаких признаков жизни, он лежал неподвижно, в оцепенении, как труп, руки были вытянуты вдоль тела, пальцы сжаты в кулак. Но учащенное дыхание говорило о том, что он не спит. Спэрстоу вгляделся в застывшее лицо: челюсти были стиснуты, веки трепетали, кожа вокруг глаз собралась морщинами.
«Он весь сжался, так он сдерживает себя, — подумал Спэрстоу. — Зачем это притворство? И что же, в конце концов, с ним такое?»
— Хэммил!
— Да?
— Не заснуть?
— Никак.
— Голова горит? Распухло в горле? Какие еще ощущения?
— Никаких, спасибо. Мне вообще, знаете, не спится.
— Скверное самочувствие?
— Довольно скверное, спасибо. Это что там — барабан? Я сначала подумал, что это у меня в голове бухает. Спэрстоу, Спэрстоу, ради всего святого, дайте чего-нибудь, чтобы я заснул, хотя бы на шесть часов. — Он вскочил. — Я уже несколько дней не сплю нормально, я больше не могу — не могу!
— Бедняга!
— Это не помощь. Дайте мне чего-нибудь усыпляющего. Говорю вам, я с ума схожу. Я уже почти не соображаю, что говорю. Три недели как я продумываю и произношу про себя каждое слово, прежде чем сказать его вслух. Я должен сложить каждую фразу в уме до единого слова, чтобы не нагородить чепухи. Разве этого не довольно, чтобы сойти с ума? Мне уже все вокруг представляется в искаженном виде, я потерял чувство осязания. Помогите мне заснуть. Ради господа бога, Спэрстоу, помогите мне заснуть по-настоящему. Недостаточно дать мне просто задремать. Усыпите меня накрепко.
— Хорошо, дружище, хорошо. Спокойнее. Не так уж ваши дела плохи.
Теперь, когда лед сдержанности был сломан, Хэммил самым буквальным образом цеплялся за доктора, как испуганный ребенок.
— Вы исщипали мне всю руку.
— Я вам шею сверну, если вы мне не поможете. Нет, я не то хотел сказать. Не сердитесь, старина. — Хэммил стер пот с лица, стараясь совладать с собой. — Правду говоря, мне немного не по себе, аппетит пропал; может быть, вы мне дадите какого-нибудь снотворного — бромистого калия, скажем.