Рассказы
Шрифт:
Пахан Ренатик делает заказ для всех нас. Возражать ему нельзя.
— «Туборг» есть?
— Ноу «Туборг». «Эфес», гуд «Эфес»! — по-собачьи улыбается Гаврила.
— Ладно. Десять банок вашей мочи. Понял? Десять! — Ренатик энергично показывает Гавриле десять пальцев, причем Гаврила от этого жеста в страхе отшатывается. — Принесешь девять — убью. Что дальше? Виски — триста. Нет, отставить! Триста пятьдесят. А… давай пузырь! Так! — Ренатик гулко сглатывает слюну, ерзает, дышит, сопит, вытирает пот со лба. — Салатов — пять. Нет, шесть. Два запасных. Суп… Суп отставить. У вас не суп, а…
— Ренатик, —
— Что Ренатик? Ренатик хочет кушать! Так. Из супа вашим мумиям клизмы ставить. Рыба. Что с рыбой? — Волнение, сопение, чудовищное колыхание тела. Ресторан весь, как завороженный, следит за Ренатиком. С улицы даже заглядывает, разинув роткакой-то сопливый турчонок на велосипеде. — Рыба — большая. Понял? Биг фиш. Очень биг. Есть у тебя, лишенца, большая рыба? Покажи. Бегом. Мухой.
Турецкий Гаврила подагрически семенит на кухню. Через минуту он и еще один какой-то рахитичный юнга несут на блюде большую рыбу. Ренатик остервенело нюхает её, любознательно тычет в неё мизинцем (двое паралитиков при этом еле удерживают поднос в руках), заглядывает рыбе в зубастый рот, как коню.
— Это не рыба, а теща для дяди Степы. Сволочь ты, Гаврила. Я тебя уволю. Хлопчика тоже. Но не сейчас.
Гаврила соединяет на своем лице муку вины и восторг подобострастия. Кажется, что вот-вот он начнет оправдываться: «Сами мы люди не местные…» Но он молчит. Молчит и рыба. Её оловянный глаз смотрит на мир спокойно и безучастно.
— Так, ладно, — рокочет Ренатик. — Жарь свою верхоплавку. Тебе дается пятнадцать минут. Понял? Дальше. Что дальше? Лаваш. Десять лавашей.
— Куда столько? — робко встревает Оля. Уже произнося «столько», она понимает, что затеяла это дело зря.
Ренатик разрывается, как шаровая молния.
— Всем молчать! Пятнадцать лавашей! Я съем четырнадцать. Теперь гарнир. Гарнир — это важно. Гарнира должно быть много. Заявляю это как пьющий татарский москвич. Картошка. Жареная. Чтоб хрустела. Громко. Большое блюдо, с горкой, — он показывает рукми большое блюдо и горку, турки опасливо делают два шага назад. — Боитесь? Правильно. Могу и убить. Шутка. Что дальше? Креветки. Покажи креветки, халдейская морда.
Всеобщий переполох. Появляется блюдо креветок, разложенных на льду. Креветки хорошие, крупные, с пол-ладони, настоящие королевские креветки.
— Помесь тараканов с презервативами! — Ренатик возмущен. — Я буду есть этих гимназистов?! Сволочи! Ладно. Двадцать штук. Двадцать, понял? — Следуют два жеста, турки два раза вздрагивают. — принесешь девятнадцать — изнасилую при всех. И хлопчика тоже.
У хлопчика такое лицо, как будто его уже изнасиловали. Он болезненно улыбается, ежится, по турецкой национальной привычке немедленно чешет все, что чешется.
— А ты, — Ренатик тычет пальцем в скребущего ягодицу юнгу, — чтоб вымыл руки, Плохиш. Не вымоешь — глаз высосу. Вот так… — Ренатик, как насос, втягивает воздух и издает звук плевка, похожий на удар трехколенного бича. Плохиш паралитически вздрагивает и перестает скрести зад. Следует еще десяток заказов. Наконец стол накрыт. Турки в трудовой пене, как лошади. Их уже семеро, четверо из этого ресторана, трое прибежали из соседнего. Пора. Пора кушать, Ренатик.
Ренатик уже опрокидывает стакан виски. Немедленно виски запивается тремя банками пива.
— Так, — говорит Ренатик. — Теперь к делу.
Первый лаваш, тучно смазанный маслом, вползает в рот Ренатика, как бумажка в факс. Еще стакан виски. Две банки «Эфеса». Натруженное пузырение аквалангистов. Ренатик крякает — сизый фейерверк ошалевших голубей взмывает в небо с противоположного тротуара. Оглядываясь, шарахается в сторону велосипедист.
— Добре! — говорит Ренатик, сваливая три салата в одну тарелку. Подумав, сваливает четвертый. — Надо есть часто, но помногу.
Пока я созерцаю разлетающихся голубей и велосипедиста, салатиков уже нет. Я застаю взглядом только кончик второго лаваша. Дальше — со всеми остановками. Виски. «Эфес». Картошка. Рыба. «Эфес». Салат. Лаваш. Виски. Лаваш. Рыба. Картошка. Креветки. Виски. «Эфес». Рыба. «Эфес». Картошка. Лаваш. Лаваш. Креветки…
Закономерности исчезают. Логика загадочна. Ресторанчик со всех сторон облеплен глядельщиками… Их уже несколко десятков. Ренатик прекрасен. Соло на креветках исполняется особенно виртуозно, с соловьиными подщелкиваниями. Наконец солист откидывается на спинку стула. Раздаются аплодисменты. Ренатик смотрит на аплодирующих печально, он пресыщен славой.
Он меланхолично выпивает бутылку вина, заедает фруктами, молчит. Молча ест морожено, второе, третье…
Сейчас мы разойдемся по номерам. Сбор — на ужине. Выспавшийся Ренатик, сверкая антрацитами глаз, снова начнет свое выступление:
— Гаврила, к кормушке! Сейчас ты будешь делать мне шашлык. Не перебивай папу. Шашлык из барана. Из почечной части. Ты знаешь, где у тебя почки, дегенерат? Повернись. Кругом, говорю! Вот здесь у тебя почки, животное! У барана они там же. Вы с ним вообще похожи. Ты понял, из чего сделашь мне шашлык? Иди. Хлопчика отдай, он будет заложником…
И так далее.
И так каждый день, минимум два раза, днем и вечером. Утром Ренатик спит. Пока не проголодается. Встает часов в двенедцать и бросает тело в бассейн. Бассейн не сразу понимает, что с ним произошло, а когда понимает — уже поздно. Ренатик задорно, невинно и грациозно резвится: чуть-чуть кричит, слегка стучит ножками и ладошками по воде и т. п. Разумеется, весь отель собирается вокруг бассейна. Иногда прилетает вертолет береговой охраны и подозрительно кружит над отелем. Сорвав аплодисменты, Ренатик идет в номер, сливает весь мини-бар в стакан, выпивает, крякает, звуковой волной уронив картину со стены. Дальше — поход к Гавриле. Сон. Бассейн. Мини-бар. Гаврила. Сон… И так до самого отлета.
Прощались мы в аэропорту. У нас были разные рейсы. Ренатик и Оля улетали на полчаса раньше. Прощался Ренатик примерно так:
— Ну, ребята, до встречи. Слава Богу, уезжаем мы из этой клоаки. Не знаю, как вам, а мне так и не удалось нормально поесть. И выпить по-человечески тоже не удалось. Пьющему московскому татарину в Турции делать нечего. Прощайте. Вы — хорошие ребята. Пьете и едите вы, правда, маловато. Но в вас что-то есть. Ну, до встречи. Приеду в Москву, хоть поем как следует. Попью «Туборга». Кончились мои мучения. Ну, будьте здоровы. Не забывайте нас…