Рассказы
Шрифт:
– А что вам нужно в Одессе?
– продолжал допытываться сосед, и тогда торговец кораллами стал врать.
– У меня там большие дела, - заявил он.
– Это мне интересно, - неожиданно заговорил попутчик, до сих пор молчавший, - и у меня в Одессе много дел, а товар, которым я торгую, так сказать, сродни кораллам, хотя намного изящнее и дороже!
– Может быть, и дороже, - ответил Ниссен Пиченик, - но изящнее - никогда.
– Держу пари, что изящнее!
– вскричал тот.
– Я же говорю вам, это невозможно. Тут и спорить нечего!
– А вот и нет, - возликовал противник, - я торгую жемчугом!
– Жемчуг совсем не изящнее, - сказал Пиченик, - к тому же приносит несчастье.
– Да, когда его теряешь, - возразил торговец жемчугом.
Все вокруг стали прислушиваться к столь необычному спору. Наконец торговец жемчугом полез в карман и извлек оттуда мешочек,
– Нужно открыть сотни раковин, прежде чем найдешь одну жемчужину, - заявил он.
– Ныряльщикам много платят. Из всех торговцев мира мы, продавцы жемчуга, принадлежим к самым уважаемым. Да, мы, так сказать, образуем совершенно особую расу. Посмотрите, к примеру, на меня. Я купец первой гильдии, живу в Петербурге. У меня самые знатные заказчики, например два великих князя, чьи имена фирма держит в секрете, я объехал полмира, каждый год бываю в Париже, Брюсселе, Амстердаме. Спросите где угодно о торговце жемчугом Городоцком, любой ребенок расскажет вам обо мне.
– А я никогда не выезжал из нашего городка Прогроды, - признался торговец кораллами, - и только крестьяне покупают мои кораллы. Однако вы все со мной согласитесь, что простая крестьянка, убранная несколькими нитями прекрасных кораллов, явит собой нечто большее, чем великая княгиня. Впрочем, в кораллы одевается все, великое и малое, малое они возвышают и украшают великое. Кораллы можно носить утром, днем, вечером и ночью, на праздничных балах к примеру, летом и зимой, в воскресенье и в будни, за работой и на отдыхе, в радости и в печали. В мире существует множество оттенков красного, мои дорогие попутчики, и сказано, что царская мантия нашего иудейского царя Соломона отличалась совершенно необычным красным цветом, потому как финикийцы, почитавшие его, преподнесли ему в дар удивительного червя, который по природе своей выделял красный цвет как мочу. И это был такой цвет, который в наши дни уже не встречается, царский пурпур больше не тот, сразу же после смерти Соломона червь вымер, целый вид. А посмотрите, у совсем красных кораллов этот цвет встречается. Разве вы видели красный жемчуг?
Еще никогда торговец кораллами не держал столь длинную и пылкую речь перед чужими людьми. Он сдвинул шапку со лба и вытер пот. Он по очереди улыбался спутникам, и все платили ему заслуженными аплодисментами.
– Правильно, он прав!
– в один голос кричали они.
И даже торговец жемчугом вынужден был признать, что хотя на деле Ниссен Пиченик и не прав, но в роли кораллового проповедника совершенно великолепен.
В конце концов они добрались до Одессы, залитой солнцем гавани с голубой водой и подвенечно-белыми судами. И как отчий дом ждет сына, так уже ждал здесь крейсер матроса Комровера. Ниссен Пиченик пожелал рассмотреть корабль поближе. И, подойдя с юношей к часовому, сказал:
– Я его дядя и хотел бы посмотреть корабль.
Торговец кораллами сам подивился своей смелости. Ну конечно же: ведь это был не прежний Ниссен Пиченик с материка, тот, кто сейчас разговаривал с вооруженным матросом, не тот Ниссен Пиченик из местечка Прогроды, а совершенно другой, что-то вроде человека, чьи внутренности оказались вывернутыми наружу, так сказать человек вывороченный, океанический Ниссен Пиченик. Ему самому казалось, что он вышел не из поезда, а прямо-таки из моря, из пучины Черного моря. Он так доверял воде, как никогда не доверял Прогродам, где родился и жил. Куда он ни посмотрит, везде корабли и вода, вода и корабли. О белые, как цветки, черные, как вороново крыло, красные, как кораллы, - да, как кораллы, борта кораблей, шлюпок, барж, парусных яхт, моторных лодок нежно бьется вечно плещущая вода, нет, не бьется, а гладит корабли сотнями тысяч маленьких волн, сплетенных, словно языки и руки, в одно целое, язычки и ручки в одно. Черное море - совсем не черное. Вдали оно синее неба, вблизи - зеленое, как луг. Стоит бросить в воду кусочек хлеба, как тысячи крошечных шустрых рыбок прыгают, подскакивают, скользят, вьются, проносятся и летят дальше. Безоблачное небо простирается над гаванью. Навстречу ему устремляются мачты и трубы кораблей. "Что там такое? А как это называется?" - не перестает спрашивать Ниссен Пиченик. Это называется мачтой, а то - носовой частью, здесь находятся спасательные пояса, и между лодкой и баржой, парусной яхтой и пароходом, мачтой и трубой, крейсером и торговым судном, палубой и кормой, носом и килем есть разница. Сотни новых слов прямо-таки обрушиваются на несчастного и все же ликующего Ниссена Пиченика. После долгого ожидания ("в порядке исключения", - говорит старшина) он получает разрешение осмотреть крейсер и проводить своего племянника. Господин корабельный лейтенант собственной персоной является, чтобы увидеть еврейского торговца на борту крейсера Российского императорского флота. Его высокородие корабельный лейтенант улыбаются. Мягкий ветер надувает длинные черные полы сюртука сухопарого рыжего еврея, видны потертые, сплошь запятнанные полосатые брюки и заношенные сапоги, доходящие до колен. Еврей Ниссен Пиченик забывает даже заповеди своей религии. Перед сверкающим золотисто-белым великолепием офицера снимает он черную шапочку, и его рыжие кудрявые волосы развеваются на ветру. "Твой племянник славный матрос!" - говорят его высокородие господин офицер. Не находя подходящего ответа, Ниссен Пиченик только улыбается, он не смеется, а беззвучно улыбается. Его рот открыт, видны большие, с желтизной, лошадиные зубы и розовое нёбо, медно-красная бородка доходит почти до середины груди. Он внимательно осматривает штурвал, пушки, ему позволено заглянуть в подзорную трубу, и бог знает почему - далекое становится близким, то, до чего еще плыть и плыть, все же оказывается здесь, за стеклами. Бог дал людям глаза, это правда, но что эти обыкновенные глаза в сравнении с теми, которые смотрят в подзорную трубу? Бог дал людям глаза, но он наделил их также умом, чтобы они изобрели подзорную трубу и увеличили силу зрения! И солнце бросает свои яркие лучи на палубу, светит на спину Ниссена Пиченика, но ему все же не жарко. Вечный ветер веет над морем, и кажется, будто он исходит прямо из моря, ветер со дна морского.
Наконец наступил час прощания. Ниссен Пиченик обнял молодого Комровера, поклонился лейтенанту и матросам и покинул крейсер.
Сразу после прощания с молодым Комровером он собирался ехать назад в Прогроды. Но все-таки остался в Одессе. Он видел отплытие крейсера, матросы отдавали честь тому, кто стоял на пристани и махал своим голубым, в красную полоску, платком. Торговец кораллами наблюдал отплытие многих других судов, он махал вслед всем незнакомым пассажирам. Он приходил в порт каждый день. И каждый день узнавал что-то новое. Ниссен Пиченик, к примеру, узнал, что значит: сняться с якоря, поднять паруса, или разгружаться, или брать на буксир и тому подобное.
Каждый день он встречал молодых людей в матросском обмундировании, которые трудились на кораблях, взбирались на мачты, он видел их, прохаживающихся по улицам Одессы, рука об руку: целую цепочку матросов, которая растянулась на всю ширину улицы, - и на душе Ниссена становилось тяжело, ведь у него не было детей. В такие часы ему хотелось иметь сыновей и внуков, и - вне сомнения - он бы всех их отправил к морю, все они стали бы матросами. Тем временем жена его, бесплодная и безобразная, торчала дома, в Прогродах. Нынче она продавала кораллы вместо него. А ее ли вообще это было дело? Понимала ли она, что такое кораллы?
А Ниссен Пиченик в одесской гавани быстро забыл обязанности простого еврея из Прогрод. Ни утром, ни вечером он больше не ходил в синагогу для совершения предписанных молитв, а молился дома, очень торопливо, и не держал в голове праведных и угодных Богу мыслей; он, как граммофон, механически повторял звуки, которые засели в голову. Видел ли когда-нибудь мир такого еврея?
Между тем дома, в Прогродах, наступил сезон кораллов. Об этом Ниссену Пиченику было хорошо известно, но ведь то был не прежний материковый Ниссен Пиченик, а новый, океанический.
"У меня достаточно времени, - говорил он себе, - чтобы вернуться в Прогроды! Что я могу там потерять! А сколько еще я могу обрести здесь!"
И торговец кораллами остался в Одессе на три недели, каждый день он проводил радостные часы наедине с морем, с кораблями и с рыбками.
То были первые каникулы в жизни Ниссена Пиченика.
VI
Вернувшись домой, в Прогроды, он обнаружил, что потратил больше ста шестидесяти рублей, включая путевые расходы. Однако жене и всем остальным, кто спрашивал, чем же он так долго занимался на чужбине, торговец кораллами отвечал, будто заключал в Одессе "крупные сделки".
Тем временем начался сбор урожая, и крестьяне ходили на ярмарку не так часто. Как всегда, в этот период в доме торговца кораллами наступало затишье. Низальщицы, едва смеркалось, уже уходили из дома. И вечером, когда Ниссен Пиченик возвращался из синагоги, его больше не ожидало прекрасное пение хорошеньких девушек, а только жена, привычная тарелка с луковицами и редькой и медный самовар.
Однако - вспоминая о днях, проведенных в Одессе, о деловом безделье, о котором, кроме него самого, ни один человек не догадывался, - торговец кораллами покорился заведенным обычаям осенних дней. Он уже подумывал о том, как через несколько месяцев, отговорившись важными сделками, отправится в какой-нибудь другой портовый город, например Петербург.