Рассказы
Шрифт:
И он стал вспоминать о том самом, о чем мы уже переговорили. Мы не перебивали его.
– Человек не может не тянуться к природе, он сам ее творение,- сказал он наконец.
– За чем же дело стало?
– спросили его не без упрека сразу в несколько голосов.- Ехали бы в деревню, жили бы на подножном корму, примеров немало.
– Э, молодые люди! Вы, кажется, злитесь? А рассуждали, наверное, о союзе с природой, о том, что она смягчает нравы? Дело простое: сначала нужен был институт, затем потребовались издательства, журналы... Затем городская жена появилась... Сейчас, к сожалению, я уже не могу спать на сеновале и носить воду с колодца. Вот в будущем, на которое мы сейчас работаем, должна наступить гармония между городом и лесом. Зеленоград! Для меня это звучит, как, наверное, для первых русских революционеров звучало слово "социализм"...
По-разному относились знакомые к моему угощению и разными глазами на него смотрели.
Какая-то девушка воткнула рябиновую кисть себе в прическу и тотчас побежала к зеркалу: в черных волосах ее заблестели почти настоящие рубины. Потом она попросила еще две-три кисти ягод, чтобы сделать из них бусы.
– Я каждую ягодку лаком покрою,- объяснила она.
Молодой поэт сказал:
– Сколько песен сложено о рябине, а еще хочется. Ветку рябины надо бы вписать в наш герб...
Случись художник, и он, вероятно, сказал бы нечто подобное:
– Сколько картин написано, а еще одной не хватает. Моей! Странно, что в лепных орнаментах у наших архитекторов много винограда и нет рябины...
А гардеробщица Поля подошла к делу чисто практически:
– Я вот заморю эту веточку по-нашему, по-рязанскому, да чаек заварю, побалуюсь, молодое житье вспомню. Раньше у нас девки рябиной милых привораживали. Помогало. Я уж отворожила...
Ягод у меня было много, я не боялся, что их не хватит для моих детей, только неотступно думал о том, как они примут их, понравится ли им моя северная, моя деревенская снедь.
Но больше всех поразил меня последний из подошедших. Он просто по-дружески сказал мне:
– Слушай, Сашка, продай мне все это!
– Как это продай?
– растерялся я.
– Ну так, все эти "витамины". А не хочешь продать - отдай так, я тебе тоже подкину какой-нибудь сувенирчик.- И он стал рыться в своих многочисленных широких карманах, небрежно раздергивая серебристые змейки-"молнии".
Нужна ему моя рябина! Но я все-таки дал веточку и ему. При этом мне очень хотелось сказать: "Поешь, может, на пользу пойдет!"
Но я ничего не сказал.
После разговора с ним я быстро покинул дом, где жили и творили мои товарищи.
А дети мои взялись за рябину сначала недоверчиво, морщась и вздрагивая так же, как осенью, когда ели упругие и сочные ягоды прямо с дерева. Но скоро они набросились на рябину азартно, съели ее всю с удовольствием и все упрекали меня за то, что я не угощал их такой вкуснотой раньше.
– Это же совсем разные вещи!
– говорила мне старшая дочь.- Неужели ты не понимаешь? Это разные рябины.
Вот оно как, я же и виноват оказался. Ладно, кушайте, раз по душе пришлось! И пусть она спасает и вас от любого угара, наша рябина.
А под конец, когда все успокоились, я услышал один доверительный и добрый голос:
– Папа, разве там, на твоей родине, много такой рябины? Может быть, осенью съездим, наберем, а? Той, вашей!
Только ведь осенью опять в школу надо...
Март 1965 г.
ВОЛОГОДСКАЯ СВАДЬБА
Рассказ
Из самолетов АН-2 выходят жители вологодских и костромских деревень, хлеборобы, служащие. У старуш ки, одетой в дубленый полушубок, в руках фанерный че моданчик и туесок, наверное, с рыжиками: видно, от правилась старая "на города", на побывку к сынку или к дочери. Старик, кроме такого же фанерного баула и привязанной к нему пары новеньких лаптей с липовыми оборами, тащит берестяный заплечный пестерь, на ко тором сбоку торчат две веревочные петли. С пестерями такими ходят на сенокосы, на дальнюю охоту, на лесные промысла, в петли вдевается топор,- мне это знакомо.
На старика ворчит пилот:
– Весь самолет мне закровенил. Что у тебя течет из пестеря, отец? Мясо, что ли?
– - Журавлиха, не мясо. Растаяла окаянная!
Журавлиха - клюква: старик везет ее кому-то в по дарок.
– А лапти зачем?
– спрашивает пилот.
– Сын просил сплести для баловства. В Ленинград еду.
Все очень буднично. Но именно эта будничность и волнует: авиация вошла в быт.
Пассажиры устраиваются на грузовик-такси и отправ ляются на железнодорожную станцию. А оттуда на аэродром подъезжают новые пассажиры, уже побывав шие в гостях: в руках у них не баулы, а чемоданы, и сами приоделись - вместо ватников и затасканных полушуб ков на многих городские пальто, на головах добротные шерстяные шали, меховые шапки.
Мне, грешному, кажется, что, отправляясь "на горо да", мои земляки сознательно одеваются похуже, прибед няются, чтобы вернее разжалобить своих "выбившихся в люди" родственников.
Покупают билеты, выстраиваются в очередь к само лету. Я слежу: не охнет ли хоть одна старушка, не пере крестится ли? Нет, ни одна не перекрестилась, ко всему привыкли.
А я лечу в деревню на свадьбу.
Я уже не очень верил, что сохранилось что-нибудь от старинных свадебных обрядов, и потому не особенно рвался за тысячу верст киселя хлебать, когда получал время от времени приглашения на свадьбы. К тому же приглашения эти приходили из родных мест обычно с за позданием на два-три дня и не обещали ничего интерес ного.
"Шура, приезжай, Тонька с Венькой безруким уписы ваются".
Или:
"Дуньку Волкову пропивать будем, приезжай, погу ляем!"
А тут пришло письмо, написанное какими-то иными, душевными словами и, главное, вовремя:
"Дядя Шура, наша Галя выходит замуж. Жених ра ботает на льнозаводе. Пиво мама спроворила, и все бу дет по-честному, как следно быть. Приезжайте, дядя, обязательно, не откажите в нашей просьбе. Едьте, по жалуйста!"
Письмо писала сама невеста, хотя от третьего лица и без подписи. Казалось, от того, буду я на свадьбе или не буду, зависит ее дальнейшая судьба. Я отбросил все де ла, наспех "спроворил" кое-какие подарки для невесты и для родных и выехал.
Поездом до станции Шарья двенадцать часов да самолетом над лесами минут сорок пять, если, конечно, са молеты ходят, это не очень уж страшно. Правда, в Шарьинском аэропорту из-за плохой погоды можно протор чать и несколько суток. Но другой возможности благопо лучно добраться до моего района, по существу, нет. Гру зовики ходят нерегулярно, и никогда нельзя надеяться, что вы на грузовике доберетесь быстрее, чем пешим.
Раньше, на конных подводах, можно было рассчиты вать время довольно уверенно, теперь же дороги разбиты настолько, что в весенне-осенние распутицы, а зимой в метели и снегопады движение по тракту надолго пре кращается вовсе. "Золотая дорожка!" - с горькой иро нией говорят героические вологодские шоферы. Три-четыре рейса - и новая мощная машина сдается в капи тальный ремонт.