Рассказы
Шрифт:
– Смелость моя не вызывала сомнений у русских моряков на севастопольских бастионах, мичман, когда вы были еще в пеленках. Впрочем, вы и сейчас еще мальчик. Этим я объясняю вашу горячность.
Я действительно был горяч. И он напомнил о Севастополе, где погиб мой отец.
– Моя молодость не должна вас смущать,- ответил я, с трудом подбирая слова.- Сейчас я убедился, что вы отлично воюете с детьми. Поэтому назовите место, где я могу доказать вам, что достоин своего отца-севастопольца.
– Насколько я понял, вы предлагаете дуэль,- произнес он довольно хладнокровно.- Я сумею решить наш спор иным способом...
– Разумеется, менее шумным и более безопасным?
– Если не ошибаюсь, вы с корвета "Гриф"?- спросил он, начиная выходить из себя.
– Вы ошибаетесь не более, чем я, считая вас трусом и негодяем,бросил я ему. Он круто повернулся и пошел прочь. Стек остался лежать на желтых плитах тротуара.
Взбудораженный столкновением, я шагал, не обращая внимания на дорогу, и скоро оказался за городом. Тропинка, вьющаяся среди густой зелени, привела на высокий берег. Сверкая синевой и солнцем, передо мной открылась бухта Порт-Джексон...
Кто-то робко тронул меня за плечо. Я обернулся. Черный высохший старик смотрел на меня, беззвучно шевеля губами. Рядом с ним стоял мальчик, за которого я недавно заступился. Один глаз у него совсем заплыл, другой глядел серьезно и внимательно.
Старик вдруг улыбнулся, открыв редкие коричневые зубы, и что-то хрипло забормотал. "Хороший сэр... Хорошо..." - разобрал я и понял, что он благодарит меня. Потом туземец достал изпод лохмотьев плоскую деревянную коробочку и протянул ее мне. Заметив мое недоумение, он заговорил громко и возбужденно, однако по-прежнему непонятно. Он показывал высохшей рукой на бухту, но, кроме множества кораблей, я ничего там не видел. В речи старика несколько раз прозвучало слово "Норфольк". Корабля с таким названием на рейде, по-моему, не было. Неожиданно старик замолчал и осторожно вложил коробку в мою ладонь.
– Многие белые хотели ее... Хороший сэр,- медленно сказал он, повернулся и побрел в заросли, держась за плечо мальчика.
Я разглядывал подарок. Это была деревянная отполированная табакерка, без всяких украшений на крышке. В первой же лавке я наполнил ее табаком, так как уже в то время имел привычку курить трубку.
Я провел в Сиднее весь день: приятно было после долгого плавания ступать по твердой земле. Несколько раз, проходя по улицам, я чувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд, но, обернувшись, не замечал среди людей никого, кто мог бы интересоваться мной. Вечером, возвращаясь на пристань, я шел глухим, слабо освещенным переулком и услышал вдруг, как кто-то зовет меня:
– Прошу вас, подождите, сэр!
Я остановился. Какой-то человек, по одежде - матрос с торгового судна, догнал меня.
– Ради бога, сэр, не сочтите за дерзость.- Он говорил по-английски, но с легким акцентом.- Прошу вас, всего щепоть табаку.
Пожав плечом, я вынул табакерку. В тот же миг она была выхвачена, и человек бросился прочь. Он, видимо, рассчитывал на мою растерянность, но я быстро овладел собой: через две секунды настиг незнакомца и свалил его ударом в спину. Табакерка упала на мостовую, а ее похититель вскочил на ноги и выхватил нож. Но я уже достал револьвер и предложил бандиту убираться ко всем чертям. Он счел за благо последовать моему совету, а я вернулся на корабль и тут же был приглашен к командиру корвета.
Барон фон Грюнберг встретил меня сухо.
– От капитана фрегата "Дисковери" я получил сообщение, что вы, мичман Смолин, сегодня на улице затеяли ссору, подобно пьяному матросу,- начал он, шагая по каюте.
– Ваше сравнение и ваш тон кажутся мне неуместными, барон, вскипев при упоминании об утреннем событии, резко ответил я. Командир на секунду опешил, потом..."
Остальные листы были скрыты под клочьями обоев, отодрать которые никак не удалось. Лишь кое-где можно было разобрать отдельные слова и фразы:
"...предпочтя отставку... сошел на берег в Сид... Норвежец часто говорил мне: "Если ты любишь море больше своих эполет, ты будешь моряком. Не... Я любил... больше... Прав был... чайные клиппера".
Дальше опять был незаклеенный лист, начинавшийся словами: "...когда я вернулся в Одессу и узнал..."
Что узнал мичман Смолин, вернувшись в Одессу, Славке осталось неизвестным. Оборвав чтение, он помчался за тетрадью, чтобы переписать удивительный рассказ о приключении в Сиднее, а когда вернулся, было поздно. Всю стену закрывали новые обои.
– Ну, что вы наделали!- завопил Славка.- Ведь это же, может быть, исторический документ!
– Да бог с тобой,- успокаивала его Анна Григорьевна.- Старье-то всякое... А человек, который писал, давно помер.
Славка с ненавистью посмотрел на голубые васильки обоев, навсегда скрывшие под собой таинственные страницы.
– А кто писал это?
– спросил он через некоторое время. Славка надеялся, что еще не все потеряно и можно будет узнать что-нибудь об авторе загадочных записок.
Анна Григорьевна была в хорошем настроении и отвечала на вопросы довольно охотно.
– Жил тут человек один. Я еще девчонкой была... Имя-то не помню. Звали его все капитаном. Моряк он был, на поселение сосланный. Жил сначала в Тобольске, а потом в наш город переехал. После революции выбрали его куда-то... Потом Колчак стал наступать. Как-то вечером, смотрю, сидит капитан и наган чистит. Потом тетке моей принес тетрадку, просил сохранить, ушел и не вернулся. А тетка, видать, и залепила стену его бумагами. Все одно, погиб человек...
– А трубку курил этот капитан?
– допрашивал Славка.
– Курил,- вздохнула Анна Григорьевна.
– Все к теткиному мужу приходил табачок занимать. Табакерку достанет и стучит ногтем, по крышке: пустая, мол...
– А табакерка... какая была?
– осторожно спросил Славка.
– Господи, да где же я упомню? Тебе-то зачем? Деревянная, вроде бы... Да она еще недавно в сундуке валялась.
Славка заволновался. Из дальнейших расспросов он узнал, что после капитана остался сундук. Он был почти пустой, и туда стали складывать разные ненужные вещи. Там лежала и табакерка. Последнее время сундук стоял в чулане у племянницы Анны Григорьевны.