Рассказы
Шрифт:
Пришельцы собирают нас на работу — называется «Трудовым воспитанием». Им нравится, когда мы все — в куче. Оно и верно. Пить в знакомой компании — веселее.
Опротивел старый язык, на котором долдонят о трезвости. Мы говорим по-иному. К примеру, я отрываю напарнику ухо, и он верещит, потому что без слов понимает мою к нему нежность. Мне хочется оторвать ему ухо: ведь он такой славный, а ухо — противное! И я отрываю этот ненужный предмет и прячу себе под язык.
Бабье не спускает с меня похотливых очей. Они видят, как яростен я и красив. Но они мне уже не нужны. Разве что найдется такая, которую я захочу укусить. Они любуются мною: я так грациозен!
Теперь прогуляемся. Я люблю свежий воздух, заходящее солнце и серебристую пыль: в ней я просто неотразим. Я так плавно иду — не иду, а «скольжу»! Должно быть, со стороны это выглядит бесподобно! Сельфы во все времена отличались своей красотой. Но я — прекраснее всех!
Я счастлив. Мы счастливы! Ах как нам славно! Чем бы еще скрасить вечер? Взять, например, да свернуть чью-то шею, вырвать кому-нибудь глаз… Мы — веселый народ!
Вот то место, где разгружаются «боты» пришельцев. Сейчас уже вечер, однако у них на площадке светло точно днем. И чего им все надо. Твердят, что хотят нам помочь… Но зачем нам их помощь, если амброзию «гонят» запущенные когда-то до нас автоматы?
В этом месте полно ротозеев. Ждут чего-нибудь интересненького. Поджидают и песенки распевают. Я пою громче всех! Я сижу и пою возле самой площадки…
И… что же я вижу! Неужто такие бывают?! Какая пришелица! Нежная тоненькая и пушистенькая подобно крысенку, которого я вчера слопал живьем! Никогда такой бабы не видел! Сижу вот, гляжу и кумекую: «А не слетать ли за баночкой, как говорится, для храбрости? А не попробовать ли познакомиться с кралей, пожаловавшей на наш праздник издалека?»
— Напрасно ты отказалась ждать меня в зале, — говорил Стас, помогая сестре выбраться из транспортера. — Я должен осмотреть грузы, прибывшие с кораблем.
— Прости, не хотелось с тобой расставаться, — ответила Вера. — Ты даже не представляешь себе, как я рада, что вижу тебя! Ты всегда был нашим кумиром. Мы завидовали тебе и гордились тобой. Не верится, что и я теперь — на романтической Сельфии, о которой столько мечтали студентами. И рядом ты — мой героический брат, живая легенда! Ну разве это не чудо!
— Я тоже счастлив, что вижу тебя, — Стас улыбался, но улыбка не могла скрыть тени печали в глазах. — Как ты изменилась! Я тебя помню еще совсем девочкой… Подожди меня, Вера. Закончу осмотр и поедем в гостиницу.
Он двигался вдоль ряда контейнеров, сверяя номера с накладной. По его команде молчаливый гигант-робот грузил контейнеры на транспортер. Стоя поодаль, девушка с нежностью и тревогой смотрела на брата. На лице его она уловила усталость и что-то еще — непонятное, даже пугающее.
Вера не умела скрывать свои чувства.
— Стас, на корабле говорили, что под предлогом реставрации генотипа, сельфы подвергнутся принудительному облучению. Это правда?
Стас только кивнул.
— Но ведь это чудовищно! — воскликнула девушка. — Сельфы такие же люди, как мы! Генотип — это суть живой формы. Касаться его, даже с целью коррекции, есть преступление!
— А ты знаешь, что такое амброзия? — спросил он.
— И про амброзию слышала, — усмехнулась она. — Сейчас принято сгущать краски. А сельфы для нас — это, прежде всего, знаменитые сельфианские «Аполлоны». Людям столь совершенного телосложения, гениальным ваятелям и мудрецам есть чем гордиться. Это великий народ! Мне так хочется поскорее встретиться с сельфами!
— Не торопись, — посоветовал Стас. — Бога ради, не отходи далеко. Подожди. Мне осталось немного.
Девушка приотстала от пышущих жаром машин: захотелось услышать и звуки и настоящие запахи Сельфии. У края освещенной площадки ей, вдруг, почудилось, что в кустах, где кончалось покрытие, кто-то громко заплакал. Рыдания смолкли внезапно, на пронзительной ноте. Мелькнула какая-то тень. Что-то мягко ударило в спину, навалилось, сдавило шею и грудь. Воздух наполнился смрадом. Девушка вскрикнула, чувствуя, что задыхается, запрокинула руки за голову. Пальцы встретили жесткие липкие космы. Уцепившись за них и резко пригнувшись, Вера с силой рванула какое-то тело через себя.
Что-то плюхнулось перед ней на площадку. Стас был уже рядом. В руке его вспыхнул фонарь. Ночь отпрянула за границу площадки… А возле их ног подпрыгивал на спине паучище, величиною с собаку. С трудом удалось ему перевернуться на брюхо. Косматое существо на четырех кривых лапах, хрюкая, и испуская зловоние, припустило к кустам и вскоре исчезло в ночи.
— Какое ужасное насекомое! — вскрикнула Вера. — Хотело меня укусить… Как оно называется? Боже мой, Стас! Что с тобой? Почему ты молчишь?!
БОЛЬШОЙ ПРИЗ
Эта история относится к тем временам, когда на разные уголки Обитаемой Зоны Галактики налетали, как гром среди ясного неба, «косяки хроноястребов». Сколько помнит себя человечество, ни одному из его достижений не удалось избежать недостойных рук. «Хроноястребы» были олицетворением того, что когда-то звалось пережитками, но, после освоения хронокосмоса, уже трудно было сказать, откуда эти «пережитки» берутся: из прошлого, настоящего или же будущего. Попросту говоря, эти «ястребы» были «пиратами времени», как были до них морские пираты и пираты воздушные. Ядро «косяка хроноястребов» составляло два человека: «носильщик» и «шеф». «Носильщик» отвечал за аппаратуру, «Шеф» решал, куда и в какое время перемещаться и лично стоял у пульта, висевшего за спиной у «носильщика». Во время «хроноброска» остальная компания их окружала кольцом, составляя плотный косяк. Эти шайки бесчинствовали на планетах и станциях обитаемой зоны, пока для борьбы с ними не были приняты радикальные меры.
Наш рассказ — об одном эпизоде, в основе которого — вероятно, забытая многими легенда о ГКСЛ.
Ермак открыл шкафчик, налил себе чашечку кофе, сел и, сделав глоток, откинулся в кресле. Наслаждение доставляло не только слышать, но и видеть, как играет Левушка. Через открытый иллюминатор внутрь корабля проникал горный воздух. Вечерний свет золотил стены капитанской каюты, спину и руки скрипача. Длинные волосы музыканта вздрагивали в такт с движениями смычка, а вся худая и сгорбленная фигура его слегка раскачивалась.