Рассказы
Шрифт:
О чем было ему разговаривать с курами?
А ближайшие родственники — домашние гуси его не признавали. И в этом был виноват красноглазый гусак.
Однажды, возвращаясь из школы, я услышал у нас на дворе оглушительный гусиный гогот. Кто-то из домашних позабыл запереть дверь сарая, и затворника-гуся потянуло из его полутемного убежища на солнечный свет.
Но как только он очутился за порогом, на него налетел красноглазый и начал гонять. Видимо, он считал дикого гуся своим соперником и
Гусыни в этой расправе не участвовали, но они усердно гоготали, поддакивая своему вожаку.
Калеке трудно было увернуться. А красноглазый все налетал и налетал, стараясь долбануть в голову, клюнуть в глаз, ущипнуть больней.
Мне было обидно, словно меня самого клевали, и жалко моего крылатого гостя до слез.
Я бросил на землю учебники, схватил хворостину и еле-еле отбил моего бедного дикого гуся от неугомонного врага.
То ли от боли, то ли от обиды дикий гусь загрустил. Снова почувствовал себя чужаком, одиночкой. Лишь через некоторое время приободрился, немного повеселел.
Раненое крыло его заметно заживало и крепло. Я радовался, глядя, как птица пробует двигать раненым крылом, укладывать его на спину. Видимо, перелома не было, пуля не раздробила кость. Я всё больше надеялся, что мой дикий гусь снова сможет летать.
Дикой птице, привыкшей к свободному полёту, тяжко жить в тесном курятнике под замком. Я стал выводить моего приёмыша на огороженный участок. Здесь под моей охраной он мог прогуливаться без страха: случись что-нибудь, я за него заступлюсь.
Под открытом небом ему дышалось по-другому. Свежий ветер обдувал его выпуклую грудь.
Степенно, важно он прогуливался между деревьями. Порой останавливался и, склонив набок свою красивую голову, зорко вглядывался в голубой простор неба.
Что он там высматривал? Может, искал глазами невидимую воздушную дорогу, по которой летели дикие гуси? Он отстал от стаи, но он помнил о ней.
Наши прогулки продолжались до тех пор, пока на землю не стали падать первые снежинки.
На зиму я устроил в сарае гнездо для дикого гуся, чтобы ему было удобно и тепло.
Каждый день утром до школы и днем после уроков я наведывался в сарай к крылатому гостю, угощал его, чем мог.
Так я ухаживал за ним всю зиму.
Он еще больше окреп, мог свободно размахивать своими серыми с белым узором крыльями. Оба крыла были теперь могучие, сильные, покалеченное от здорового не отличишь.
Иногда, услышав на дворе гогот наших гусей, он вскидывал голову и тоже начинал гоготать громко, призывно. По-моему, он разговаривал не с нашими гусынями, а с теми далекими, по ком тосковал, которые не могли его услышать.
Но я верил, придёт время и они услышат его.
V
Кончилась долгая и скучная зима. Подточенные весёлыми ручейками, таяли, оседали снега. Под лучами весеннего солнца отогревалась скованная морозом земля.
Зимовавшие в тёплых странах птицы стали возвращаться в родные края.
Как-то утром меня разбудили крики ребят:
— Скворцы прилетели!
Я соскочил с постели и бросился к окну.
На прутике возле скворечни сидел скворец. Растопырив крылья, он пел, широко раскрывая клюв.
Не только люди радовались этой весенней встрече, радость была и в весёлой птичьей песне. Видно, певец очень соскучился по нас, по своей родной старой скворечне.
С каждым днем всё теплело. На полях уже не было снега: где темнел чернозём, где зеленели всходы.
Весна поломала лёд на реках и озёрах. Аккуль снова стало зеркалом, в которое смотрятся облака. Глядя на Аккуль, я все чаще и чаще думал о судьбе своего дикого гуся. Когда вскрываются озёра и реки, начинается пролёт птиц, которые кормятся на воде.
Из садика, где мы прогуливались, мой гусь не мог видеть разлившейся реки. Но в его азартном гоготе чувствовалась весенняя тревога. Он чего-то ждал.
И вот однажды солнечным утром снова зазвучала в вышине птичья перекличка. И снова я запрокинул голову и, приложив ладонь козырьком к бровям, стал всматриваться в голубую даль.
Снова синеву неба рассекал наконечник летящей стрелы с неодинаковыми концами. Только теперь острие стрелы было направлено не на юг, а на север. Дикие гуси возвращались на родину, они летели домой.
Голоса в небе услышал и мой дикий гусь. Он поднял голову и загоготал. Будто жаловался, что здесь он один, всем чужой, будто спрашивал: слышит ли его стая.
И с неба ему донёсся ответ.
Этот разговор земли с небом еще сильней взволновал моего дикого гуся. Никогда я ещё не видел его таким возбуждённым. Он быстро прохаживался из стороны в сторону, то широко распахивал, то снова складывал крылья. И все гоготал, гоготал…
Когда стая приблизилась, он всем телом подался ей навстречу. Разбежался, резко взмахнул крыльями, и его лапы отделились от земли.
Взмыв в воздух, он крикнул. Я понял: расставаясь со мной, он прощался, меня благодарил.
У меня перехватило дыхание. Птица с искалеченным крылом все же решила вернуться в стаю. Мой гусь летит!
Я был поражён. Ведь у меня дикий гусь жил на всем готовом, в тепле, не зная забот. Но он не захотел остаться в курятнике, ему нужен был простор неба. Он предпочёл волю, как бы ни был труден и опасен путь.
С замиранием сердца я следил за его полётом. Догонит он стаю или не догонит?