Рассказы
Шрифт:
Отец еще больше расстроился:
— Надо уходить отсюда, искать новое место. Только вот задаток держит. Как только смогу вернуть задаток, ни одного дня здесь не задержимся. А пока придётся терпеть.
Ещё долго шептались отец с матерью. Я устал прислушиваться и уснул.
А на другой день из окошка нашего дома я видел, как оскорбили моего отца.
Отец подметал двор.
На двор въехала хозяйская пролётка. Кабиров мог ездить и без кучера. Он хорошо правил лошадьми сам.
Выскочив из пролётки,
— Чёрт! Почему не проверил, когда запрягал лошадь? Из-за тебя я мог искалечиться!
Потом я узнал, почему бай Кабиров рассердился на моего отца. В дороге у него порвались вожжи, лошадь круто повернула в сторону, и пролётка чуть было не опрокинулась.
— Если взялся мне служить, так служи как следует. Или убирайся на все четыре стороны и не показывайся мне на глаза. Плохому конюху скатертью дорога! — бай показал на открытые ворота.
Затем плюнул на землю и пошёл к дому.
— За кусок хлеба ты хочешь… — начал было отец.
Но Кабиров, обернувшись, грубо оборвал его:
— Он еще пререкается… Да с кем ты споришь, нищий, рвань!
Отец ещё долго стоял неподвижно, опершись грудью о черенок метлы, и лицо у него было серое, как пыль, на которую у его ног плюнул бай.
У меня на глазах были слёзы. За что так унизили моего отца?
А вечером мать рассказала, как её бранила жена бая за то, что она нечаянно выронила тарелку и тарелка разбилась.
Когда человек не слышит ласкового, доброго слова, он невольно и сам ожесточается. Отец в раздражении начал кричать на мать, и она заплакала. Когда родители ссорились, и мне становилось грустно.
В нашем доме не было ни солнца, ни радости.
Хлеба в нашем доме хватало, но мы с сестренкой не знали лакомств. Иногда мать приносила какие-нибудь объедки с байского стола.
Однажды мать принесла сковородку с корочками от пирога. На вид они были такие вкусные, из них сочился жир. Мы с сетрёнкой заранее облизывались, ожидая чая.
Попить чай пришел и отец.
По только мы уселись, как дверь распахнулась. К нам пожаловала жена бая Фатиха-абыстай.
Она обвела всех злобным взглядом, подошла к столу, схватила сковородку с корочками пирога и направилась к двери.
На пороге она обернулась и прошипела:
— Ничего нельзя оставить на кухне. Сейчас же кухарка потащит своим прожорливым детям. А им, ненасытным, всё мало!
Мы были так поражены, что никто не вымолвил слова.
Дверь осталась открытой, и мы видели, как Фатиха-абыстай выбросила корки собакам, а пустую сковородку понесла домой.
Гробовую тишину нарушил хрипловатый от смущения голос отца:
— Что же ты без спросу взяла? Зачем ты это сделала, мать! Неужели не знаешь нрава нашей хозяйки: чем бы она ни была недовольна, виноватыми будем мы.
Мать покраснела и заплакала. Голос её дрожал, когда она начала говорить:
— Боже ты мой! День и ночь работаешь не покладая рук, а у тебя на глазах у твоих детей корки отнимут и выбросят собакам. Детям объедки свои пожалела!
Отец уже спокойно заметил:
— Зато собакам не пожалела. Собаки для неё дороже нас.
Но мать не могла успокоиться.
— Почему взяла? Потому что знала — хозяева эти корки доедать не будут. Зачерствеют, и выбросят: ни себе, ни людям. А я не могу смотреть, как добро пропадает. Всё это она от злости сделала. Злится на мужа, а злобу срывает на нас.
Потом отец с матерью ещё долго говорили про семью бая, про его дом, но я их разговор не понял.
В доме Кабирова я никогда не был. Сын Кабирова Габдулла, мой сверстник, со мной не водился. Сын бая не может дружить с сыном конюха и стряпухи.
И всё же один раз я переступил порог дома Кабировых.
Вот как это случилось.
Иногда я забегал к матери на кухню. Она быстро совала мне в руку маленький кусочек мяса и тут же выпроваживала: иди, иди скорей, пока тебя не заметила Фатиха-абыстай.
На этот раз мне ничего не перепало. Я не застал на кухне матери. Зато там вертелся хозяйский сын Габдулла.
В руках у него был мяч. Я сроду не видел таких огромных мячей, величиной с человеческую голову. Я словно прирос к полу, не мог уйти.
Габдулла заметил, что я не отвожу глаз от мяча, и похвастал:
— А у меня ещё лучше игрушки есть! Пошли в мою комнату, я тебе такое покажу, ахнешь!
Я помотал головой.
— Мне туда нельзя. Твоя мать заругает.
— Раз я тебя позвал, значит, можно.
Мне очень хотелось посмотреть на чужие игрушки, но я боялся. Сделав несколько шагов, я остановился у двери.
— Пошли! — подтолкнул меня Габдулла.
Я шёл и удивлялся: столько пустых комнат, словно никто в них не живет. От этой пустоты на меня веяло холодом, я чувствовал себя в этом доме лишним.
По обе стороны двери свисали занавески. Мне чудилось, что за ними затаилось что-то недоброе, страшное.
Меня пугали даже горшки с цветами. Вдруг я нечаянно их задену, они упадут и разобьются, и хозяйка мне этого никогда не простит, как не простила матери разбитую тарелку.
А больше всего меня напугало огромное зеркало. Я отражался в нём, как в прозрачной воде. Мне казалось, сделай я ещё шаг, и меня засосёт: я упаду в эту зеркальную воду и утону.
Но я обо всём забыл, когда очутился в детской и увидел вороного коня.
Сперва я даже подумал, что в детскую забежал живой жеребёнок. Всё у этого игрушечного коня было, как у настоящего: и грива, и уши торчком, и длинный хвост. По-моему, от него даже пахло лошадью.
Вороной был осёдлан и, закусив удила, ожидал седока.