Рассказы

Реймонт Владислав

Ясек отогревался понемногу. От его кафтана валил пар, как из лохани с горячей водой.

— Здорово промокли! — заметил слепой дед, шмыгая носом.

— Как тут не промокнуть! — отозвался Ясек тихо и вдруг сильно вздрогнул от скрипа входной двери. Но это вошел тот же худой мужчина и стал что-то вполголоса говорить обступившим его людям.

— Не знаете, кто они? — спросил Ясек, дотронувшись до руки слепого.

— В углу-то? Да так, глупый народ. В Бразилию едут, — ответил тот, сплюнув.

Ясек больше ни о чем не расспрашивал,

сушил свою одежду и время от времени обводил взглядом комнату и людей. Они явно были в тревоге и то начинали говорить громко, то вдруг умолкали. Каждую минуту кто-нибудь выходил из корчмы и тотчас возвращался.

Все монотоннее звучали напевы в комнате за перегородкой. Неизвестно откуда взявшаяся худая собака подползла к огню и заворчала на нищих, но, получив удар клюкой, с визгом отскочила, улеглась посреди комнаты и голодными глазами смотрела на поднимавшийся из котелка пар.

Ясеку становилось все теплее. Он доел селедку и булку, но чувствовал, что ему еще больше хочется есть. Тщательно ощупав карманы и не найдя в них ни гроша, он сидел, скорчившись, и тупо смотрел на котелок и красные языки огня,

— Что, есть охота? — спросила через минуту женщина.

— Да, маленько в животе урчит…

— Что за человек? — тихо спросил слепой у женщины.

— Не беспокойся, от этого не дождешься не только злотого, а и грошика! — буркнула она насмешливо.

— Хозяин?

— Такой же, как ты! Бродяга! — Она сняла с тагана котелок.

— Ну, что же, по белу свету ходят только хорошие люди… А свинья всю жизнь в хлеву сидит… Верно я говорю, а? — Дед ткнул Ясека клюкой.

— Верно, верно! — машинально ответил тот.

— А я так примечаю, что вас забота какая-то грызет, — шопотом сказал дед через некоторое время.

— Забот у человека хватает…

— Иисус говорил: если голоден — ешь, пить захочется — пей, а если горе тебя точит — молчи!

Ясек только поднял на старика утомленные, полные слез глаза.

— Поешьте. Варево не бог весть какое — известно, как у нищих, а все же пойдет вам на пользу, — предложила женщина, наливая ему изрядную порцию в какую-то разбитую посудину. Она достала из сумы кусок ржаного хлеба и незаметно подсунула ему. Когда же Ясек придвинулся ближе и она увидела его лицо, серое, страшно изнуренное — кожа да кости, жалость защемила ей сердце, и она, достав еще кусок колбасы, положила ему на хлеб.

Голод так донимал Ясека, что он не в силах был отказаться. Он ел жадно, время от времени бросая обглоданные кости собаке, которая подползла ближе и умоляюще смотрела на него.

Слепой долго молчал и вслушивался, а когда женщина сунула ему в руки котелок, поднял ложку вверх и торжественно изрек:

— Ешь, человече! Иисус сказал: дашь бедняку грош, так воздастся тебе вдесятеро… Ешь на здоровье, человече…

Ужинали молча. Только раз дед, отерев рот рукавом, сказал:

— Чтобы еда пошла впрок, знаешь, что нужно? Водка, соль да хлеб. Дай, баба, водочки!

Все

трое выпили и продолжали есть.

Ясек почти забыл об опасности, не бросал уже тревожных взглядов на окна и двери. Успокоенный наступившей в корчме тишиной, он ел, наслаждаясь теплом, понемногу утоляя голод, вот уже четыре дня раздиравший ему внутренности.

Ушли те мужики, что пили у стойки, а люди, теснившиеся в углу, улеглись на лавках и мокром полу, подложив под головы свои узлы. Только из комнаты за перегородкой еще доносилось пение, но совсем уже тихое и сонное.

А дождь все лил, и крыша, видимо, протекала — с потолка капало в нескольких местах, и на земляном полу образовались лужицы густой блестящей грязи. Порой ветер сотрясал корчму, гудел в трубе, расшвыривал огонь и гнал дым в комнату.

— На, поешь и ты, бродяга, — пробормотала спутница слепого, бросая остатки ужина собаке, которая вертелась около них и глазами выпрашивала подачку.

— Когда человек набьет брюхо, так ему и в пекле не худо, — философствовал дед, отставляя в сторону пустой котелок.

— Спасибо, что накормили! — сказал Ясек и протянул руку деду, а тот не сразу выпустил ее и осторожно ощупывал.

— У тебя, видно, год-другой руки от мужицкой работы отдыхали, — пробормотал он.

Ясек в испуге невольно сорвался с места.

— Сиди, сиди, ничего! Господь наш, Иисус Христос, сказал: праведны все, кто зла боится и бедным помогает. Не бойся, человече, я не Иуда, я добрый христианин и бедный сирота…

Он задумался на минуту, потом, понизив голос, сказал:

— Три заповеди блюди: люби господа, старайся, чтобы голодать не пришлось, и помогай тем, кто тебя беднее. А остальное — пустяки, дрянь! Остальное всё люди выдумали… Умный человек это должен помнить и попусту не кручиниться. Ты мне верь — я всякое повидал в жизни. А, что говоришь?

Он подставил ухо и ждал, но Ясек упорно молчал, боясь выдать себя. Так и не дождавшись ответа, слепой достал лубяную табакерку, понюхал табаку, чихнул и протянул табакерку парню. Потом, склонив к огню широкое лицо со слепыми глазами, заговорил тихим, тягучим голосом:

— Нет на свете справедливости, нет… Везде фарисеи. Все на обмане держится — кто кого обскачет, кто кого раньше надует, кто кого сожрет. Не того хотел Иисус Христос, не того!.. Ох, и люди же пошли! Придешь на какой-нибудь двор, шапку скинешь и поешь, поешь, глотку надрываешь — и про Иисуса, и про Марию, и про всех святых. Ждешь — ничего. Подбавишь еще две-три молитвы — опять никто не выходит, только собаки брешут и к твоей торбе подбираются да девки за плетнем гогочут. Пропоешь еще литанию — выносят тебе два гроша или заплесневелую корку хлеба! Ох, чтоб вам, окаянным, всем ослепнуть и по миру ходить, чтобы вам у нас, нищих, милостыню просить! Ведь за эти их два гроша горло от молитв так пересохнет, что мне самому, чтобы его промочить, водка дороже стоит… — Дед даже плюнул от злости.