Рассказы
Шрифт:
— А другим, думаешь, легче? — начал он снова, понюхав табаку. — Взять хотя бы Янтека Кулика… Или того мужика из Дембов… Увел он из панской усадьбы поросенка… Думаешь, много пользы от этого поросенка? Тощий был, как дворовый пес. За все сало, что этот мужик из него вытопил, не дали бы и кварты водки… А мужика засадили на полгода. За что? За паршивого поросенка! Разве свинья не божья, как всё, что бог сотворил? И почему это такое — одни должны с голоду околевать, а у других всего по горло? Иисус Христос как учил? «Когда у тебя бедняк берет что-нибудь, это
— Спасибо, я и так уж захмелел маленько.
— Глупости! Пить не грех, и господь пил на свадьбе в Кане Галилейской. Нехорошо только, если человек налакается, как свинья! А я так думаю, что грешно не выпить дара божьего до дна да сидеть, как сыч, и молчать, когда добрые люди с тобой говорят…
— Выпьем за ваше здоровье! — решительно сказал Ясек.
Дед стал пить прямо из бутылки, и у него долго булькало в горле. Потом протянул бутылку Ясеку и сказал весело:
— Пей, сирота! И если хочешь душу спасти, вот тебе от меня три наказа: всю неделю работай, в воскресенье молись, беднякам помогай. И еще я тебе скажу, человече: не можешь пить рюмочками, валяй из бутылки!..
Затихло все. Женщина спала, свесив голову, у догоревшего огня, старик, хоть и таращил затянутые бельмами глаза на красные уголья, но все больше и больше клевал носом. Смолк и шопот в дальнем углу корчмы, и только ветер все сильнее стучал в окна и тряс дверь, да из-за перегородки порой доносились заунывные моления, проникнутые безнадежной скорбью.
Тепло и водка совсем разморили Ясека, его так клонило ко сну, что он уже вытянул ноги поудобнее и испытывал непреодолимое желание прилечь на полу у огня. Остатки настороженности и страха еще боролись в нем с усталостью, но с каждой минутой он все больше впадал в сонное оцепенение и ни о чем уже не помнил. Блаженное забытье, полное тепла, блеска огня, чьих-то добрых слов, покоя и тишины, баюкало его, туманило сознание, наполняло чувством довольства и безопасности.
По временам он просыпался вдруг, неизвестно отчего, окидывал взглядом корчму и с минуту вслушивался в бормотанье дремавшего деда.
— Ко всем душенькам человеческим, что томятся в чистилище, будь милостива, Мария… Скажу тебе, человече, что нужно нищему старцу: клюка, сума широкая да еще долгая молитва…
Дед окончательно проснулся и, каким-то чутьем угадав, что Ясек смотрит на него, заговорил уже связно и бодро:
— Слушаешь старика? Ну, ну, тогда выпей еще за мое здоровье и слушай дальше. Вот что я тебе скажу, человече: будь умен, но никому умом своим в глаза не тычь! Все умей видеть — но ко всему будь слеп. Живешь с дураком — так будь еще глупее его… с хромым рядом шагай так, словно у тебя и вовсе ног нету… с больным приведется жить — помирай за него… Дадут грошик — благодари, как за злотый… А натравят на тебя собак — стерпи. Палкой отдубасят — богу только жалуйся.
Верь мне, человече: делай, как я тебя учу, так будет у тебя и торба всегда полным-полна, и брюхо отрастишь, и будешь всех на веревочке водить, как глупого теленка… Хе! Хе! Хе!
…За душу Юлины… Дева Мария, радуйся! — зашептал он уже бессознательно, сонным голосом, качаясь на лавке.
— Радуйся, благодатная. Помогите бедному калеке! — пробормотала в полусне и женщина, поднимая голову.
— Тише, дура! — вдруг прикрикнул на нее дед, сразу очнувшись, так как входная дверь громко заскрипела, и вошел высокий рыжий еврей.
— Ну, люди, в путь! Время! — сказал он глухо, и спавшие в углу тотчас вскочили, принялись одеваться и взваливать на спину узлы. Они собирались кучками и то растерянно толклись посреди избы, то отходили опять в угол. Все тихо и тревожно переговаривались, и в голосах слышалась не то грусть, не то ропот. Торопливые оклики, взволнованный шопот, брань, слова молитвы, которую твердили вполголоса, плач детей, топот, весь этот приглушенный, словно с трудом сдерживаемый шум создавал в мрачной и темной корчме атмосферу зловещих предчувствий и страха.
Ясек проснулся и, прижавшись спиной к остывшей печи, с любопытством наблюдал за суетившимися людьми, насколько можно было разглядеть их в темноте.
— Куда они собрались? — осведомился он у деда.
— В Бразилию.
— Далеко это?
— Ого! На краю света, за десятью морями.
— Зачем же они туда едут? — еще тише спросил Ясек.
— Первое — по дурости. А второе — нужда заела!
— А дорогу-то они знают? — все допытывался пораженный Ясек.
Но дед уже не отвечал. Растолкав клюкой свою поводырку, он вышел на середину избы, стал на колени и затянул плаксиво и певуче:
— За море отправляетесь, за леса и горы… на край света. Благослови вас Иисус, люди добрые! Помоги вам божья матерь ченстоховская и все святые за тот грош, что подадите бедному калеке… Пресвятая дева Мария, радуйся воскресению сына твоего!
— «…Милосердие твое безгранично», — скороговоркой подхватила молитву спутница слепого, опускаясь рядом с ним на колени.
— «Благословенна ты среди женщин!» — хором затянула вся толпа, выступая из углов.
Все стали на колени, набожно потупив головы. Раздавались тихие всхлипывания. Люди молились с горячей верой и смирением. Жаркое дыхание надежды оживило потухшие глаза и серые изнуренные лица, выпрямило сгорбленные спины и так ободрило этих людей, что они поднимались с колен уже сильными и полными решимости.
— Гершлик! Герш! — звали они корчмаря, который скрылся за перегородкой.
Им уже не терпелось отправиться в путь, в далекий мир, неведомый и оттого такой пугающий и манящий. Хотелось поскорее бежать от старой доли и лицом к лицу встретиться с новой.