Рассказы
Шрифт:
пока не заметно, и поэтому возникает временами нешуточная тоска по некоему князю
Мышкину, который одной своей наивной фразой растопит подёрнутые инеем сердца
современных любителей книги и заставит полюбить её по-настоящему. И, закрыв
последнюю страницу, захочется ещё немного полежать в тишине, чтобы удержать в себе
тонкую печаль и тихую радость, навеянную детской искренней улыбкой «идиота».
Наш грохочущий железом и плюющийся в синее небо нефтяными парами мир, по
преимуществу, жесток и смраден. Именно поэтому живущим в нём сегодня так
необходимы островки свежего воздуха, неважно, откуда они явятся – из только что
прочитанной новой книги, или из просмотренного хорошего фильма, после которого не
возникает желания для очищения душевной грязи принять условный душ.
Противопоставить своё творчество столетию, которое для того, чтобы заснять на
мобильный телефон казнь старика Хусейна так лихо ухлопало нью-йоркские небоскрёбы,
возведя коварство и преступление в героизм, а пошлость и разврат в норму жизни – вот
достойная задача для последних писателей в их борьбе за возможность человека
читающего, думать и грустить о чём-нибудь далёком и прекрасном.
– -----------------------------------------------------------------------------------------
АКВАРИУМ. ТАЙНА ВЕЛИКОГО И УЖАСНОГО
«…в стеклянный сосуд, разделённый на две половины стеклянной же, совершенно
прозрачной перегородкой, поместили по одну сторону щуку, а по другую разную мелкую
рыбу, которая обыкновенно служит щуке добычей. Щука не заметила прозрачной
перегородки и бросилась на добычу, но, разумеется, только зашибла пасть. Много раз
проделывала она свой опыт – и всё с теми же результатами. Под конец, видя, что все её
попытки так печально кончаются, щука уже не пробовала охотиться, так, что даже когда
через несколько дней перегородку вынули, она продолжала спокойно плавать между
мелкой рыбой и уже боялась нападать на неё. ( Лев Шестов «Философия трагедии»).
Вот уже несколько десятилетий длится в наших краях это странное чарующее действо –
творчество БГ (Бориса Гребенщикова). Как опытный крысолов со своей дудочкой, БГ с
милой улыбкой на изящных устах увёл в поисках Города Золотого лучших
представителей поколения 60-70-х прошлого столетия, и продолжает, не без успеха,
уводить в колдовские переливы своих песен «юношей бледных со взором горящим» века
нынешнего, когда, казалось бы, оторвать подрастающее поколение от мечты о
собственном золотом унитазе весьма непросто.
Тексты БГ сродни узорам, которые рисуют опавшие осенние листья на гладкой
поверхности чёрного пруда тихим безветренным вечером где-нибудь в глухом лесу
средне-русской полосы или у подножия мистических Гималаев, где снег заметает следы
седого налджорпы, медленно бредущего к своей хижине.
Слова, образы, фразы его песен, могут одновременно казаться глубоко значимыми, почти
Откровениями, а повернёшь чуть голову в сторону, наклонишь – и вдруг исчезло
чарующее видение, растаяло без следа, подменённое детским невинным лепетом о
хороших маленьких забавах или просто будничным разговором о пустяках. Пытаться
сделать вытяжку из одуванчикового вина его музыкальных зарисовок, проанализировать
тематику, образность или генезис песен БГ – всё равно, что с завязанными глазами
размахивать топором в хрустальном царстве: один неловкий взмах руки – и токая
скульптура стихотворения рассыплется на мириады осколков, которые заново ни за что не
собрать.
В том, что время от времени преподносит нам Гребенщиков больше не вопросов и
ответов, которые так лихорадочно и поспешно пытается выудить из его песен охочая до
суровых максим наша молодёжь. Скорее, это предложение полюбоваться на изящно
составленный рисунок слов, удачно подобранную последовательность образов,
вызывающую различные ассоциации у слушающего, которые, безусловно, зависят и от
качества его образования, и от настроения, а порою и просто времени суток.
Нечто подобное можно найти в японских коротких стихотворениях, обрядах наблюдения
за цветением сакуры и прочих тонких восточных удовольствиях, по лёгкости и глубине
глубоко отличных от грубоватых развлечений наших просоленных славянско-азиатских
душ.
Однако, время от времени, что вполне объяснимо и даже необходимо, из-под расшитого
улыбающимися драконами кимоно загадочного питерского Мастера вызывающе свисают
совковые тренировочные штаны со штрипками, заправленные в крепкие русские смазные
сапоги, готовые и в пляс пуститься и накостылять кому при случае. Что, впрочем, придаёт
ещё большую изящность его сюрреалистическим этюдам, оправленным то в классический
блюз, то в тибетскую мантру, а то и вовсе в русскую народную.
Что и говорить, далеко не прост этот бородатый многозначительно улыбающийся
почитатель Тибета и сказок Толкиена. В его образе, так редко появляющимся на экране,
как и в его песнях - то бес проступит ухмыляющийся, а то вдруг старец благообразный и