Рассказы
Шрифт:
— А что ж муж? Он же у тебя по всему миру ездит. С собой не берет?
Рукой махнула. Продолжает:
— Стираю там, где должна быть башня, башни нет. А потом стираю где цифры, а там три раза — 250 000 рублей. И прямо тут же и выдали. Я офигела! А потом — давай вам всем звонить! Так что угощаю сегодня!
Дальше, как обычно, сначала чуть скованно, потом освоились, выпили, развеселились, анекдоты пошли, песни. Ушастый был счастлив — ткнешься мородой в любые коленки, и сразу появляется рука с кружочком колбасы. Потом — чай, кофе, но бутылки не убрали. И когда
Разоткровенничались. Стали рассказывать про себя всякое… Коля-Клоун вдруг перестал быть клоуном, загрустил, стал куда-то звонить с кухни, звонил, звонил, да и уехал, ни с кем даже не попрощавшись.
Коснулись темы супружеских измен. Сошлись на том, что почему бы и нет. Только чтоб никто не знал. А Маша сказала, что нет, не допустимо. Всегда есть риск, что узнают. И семья может разрушиться. А это нельзя. Ради детей…
И становилась Маша все красивее и красивее с каждой выпиваемой Серегою рюмкой. И понимал Сергей, что как влюбился он в нее в шестом классе, так с тех пор и влюблен. И что, дурак он, дурак, загубил свою жизнь, тогда, в десятом, когда они встречались, встречались, а потом он ей не позвонил, а потом позвонил, а она отказалась, а он подумал… А через полтора года она вышла замуж… А ведь все могло быть по-другому. И тридцать два года ему, и последние десять из них — как во сне, и уже ничего хорошего в жизни не будет, на любви жирный крест, надежд никаких и пора бы уже, наверное, напиться как следует, и подохнуть, потому что нет сил выносить эту боль…
Повел себя недостойно. Все приглашал Машу выходить с ним на лестницу курить. Выходили, курили. А он ей втирал какие-то глупые печальные истории, вздыхал горестно и многозначительно и бросал на Машу пронзительные влюбленные взгляды. Ему так казалось, что пронзительные влюбленные, а были это бессмысленные гримасы на грани отключения сознания и перехода на автоматическое пилотирование. Еще плакался, жаловался на судьбу, что совсем уж стыдно. Все приставал: «Машка! Скажи мне! Только серьезно… Почему жизнь не сложилась?!»
Ужас, в общем. Такое с утра вспомнишь — провалиться сквозь землю захочется от стыда!
К полуночи все разошлись. Остался Сергей, да Витька еще, который тоже крепко выпил. Маша откровенно устала, и с некоторым трудом сдерживалась, чтобы уже просто не начать выгонять взашей засидевшихся гостей, общение с которыми, все равно, потеряло смысл. Один — пьяный нытик, вспомнил детскую любовь, другой — вообще стремная личность, в сущности. В тюрьме сидел…
Ну, дошло, наконец, до друзей, что пора и честь знать. Прихватив недопитую бутылку, откланялись. На выходе из подъезда Серега поскользнулся, бутылка полетела на каменные ступеньки.
— Нечего, сейчас еще купим! — сказал Виктор.
Время приближалось к часу ночи. Витька предложил пойти к нему. Жил он на Охотном ряду. Еще можно было успеть на метро, но решили пройтись пешком, да и выпить по дороге. Как назло, все магазинчики были закрыты. Зато почему-то работал какой-то сумасшедший табачный киоск. Продавались сигареты, шоколад, презервативы.
Приятели
— Помнишь, при Горбачеве тут на углу торговля была круглосуточно? Водка — пятнадцать рублей.
— Пятнадцать днем, ночью — двадцать.
— Ага, только проверять надо было, а то могли воды налить. Однажды мы с Роботом прямо на месте открыли, понюхали, вроде, водкой пахнет, а потом залезли в детский сад, стали пить — вода, слегка разбавленная спиртом! Мы снова сюда! А мужик так и стоит тут! Чудо! Мышь его бить собрался. «Что, — кричит, — продаешь, сука! На, пей!» «Ей богу, — говорит, — сам не знал, купил такую!» Ну, фигли… Деньги вернул.
— Помнишь, раскручивали бутылку, смотрели — есть пузырьки, или нет. Дно об ладонь терли — если остается черный след — значит бутылка недавно с конвейера, если нет, значит давно в обращении, залили в нее что-то сами и продают.
— А еще на этикетку смотрели, с обратной стороны — как приклеена. На заводе клей горизонтальными полосками наносили, а если вся сплошь намазана — значит, сами клеили.
— И на настоящей этикетке с обратной стороны номер должен быть.
— Молодые люди! Спиртным не интересуемся?
Приятели обернулись. На том самом углу Волхонки с Ленивкой стоял человек.
— А что у тебя, отец?
— «Абсолют».
— Везет нам сегодня. И почем же?
— Сто пятьдесят рублей.
— Сколько?! «Абсолют» — сто пятьдесят?! Че так дешево?
— Да нет, Серый, наоборот, дороговато. Для воды со спиртом!
— Да не сомневайтесь, ребята. Настоящий «Абсолют». Считайте что это рождественская скидка. Серьезно, у меня этого «Абсолюта» хоть жопой ешь, я им торгую. А мне надо сигарет купить. И презервативов. И шоколадку девушка просила. Хватился — денег ни копейки. А карточкой в киоске не расплатишься! Цену я б вам, конечно, повыше назначил бы, чтоб не сомневались, что водка настоящая. Да нету у вас с собой больше ста пятидесяти.
— У меня так только рублей двадцать, — сказал Сергей.
Виктор вытащил деньги, посчитал. Протянул все мужику.
— Что, правда, последние отдаем? — засомневался Сергей. — Может, не надо тогда?
— А хрен ли, дома есть у меня бабки, а до дома два шага. Дай, отец, бутылку поглядеть. Все ж странный ты какой-то.
— А вы ее раскрутите, посмотрите — есть ли пузырьки.
— Раскрутили, посмотрели. И даже зачем-то потерли дно об ладонь. Остался черный след. Купили. Хотели было идти дальше, но странный продавец дешевого «Абсолюта» вдруг сказал:
— Послушайте меня пожалуйста, господа, внимательно теперь. И запомните. Прошу вас убедительно — там, где вы будете, обязательно возьмите годовую подшивку биржевых котировок. Ну, что вы так смотрите? Я сказал что-то непонятное? Вы же, молодой человек, в Плехановском учились! Не приходилось никогда, случайно, слышать такие слова — биржа, акции, котировки?
— А откуда… — открыл рот Виктор…
— Да видел я вас. Я там преподавал одно время.
— А где это «там» мы будем-то? — спросил Сергей.