Расследование
Шрифт:
Я почти задремал, прислонившись плечом к обшарпанной грязной стене, но неожиданно открылась входная дверь и кто-то ввалился внутрь, и потом только я услышал нетвёрдые шаги: кто-то двигался в нашу сторону, и в ожидании первого гостя старик сразу же резко взбодрился, и я тоже решил не отставать от него: а вдруг это был сам режиссёр? Но когда пришелец выполз наконец на освещённое лампой пространство, я немного успокоился: им оказался мужчина немного постарше меня, вихлявшийся по пути из стороны в сторону: совершенно явно он был навеселе, и неясно было, зачем он пришёл в театр; но охранник, видимо, имел другое мнение. – «А, Сергей Иванович: вы сегодня первый будете.» – «Оч-чень приятно. А это кто же у нас такой?» – Он уставился мутными глазами на меня. – «Журналист: говорит, по делу.» – «Не ко мне, случайно?» – «Если вы располагаете информацией об Р., то и к вам тоже.» – «Р.? Кто такой Р.?» – «Бывший актёр вашего театра.» – «Ах, Р. … Нет, не располагаю. Извини, друг.» – Он попробовал пройти между мной и столом дальше по коридору, но я аккуратно поймал его во время неспешных покачиваний под руку и слегка притормозил. – «Что такое?» – «Извините, вы не можете мне тогда помочь в другом: я хочу подождать прихода остальных внутри, а ваш охранник меня не пускает.» – «Конечно, не пускаю: придёт режиссёр или директор, и тогда пожалуйста: если, конечно, возьмут на себя ответственность.» – Актёр, или кто он там был, опять внимательно посмотрел на меня. – «Извини,
Второго гостя я ждал ещё минут пятнадцать: вслед за хлопком двери прямо на меня выскочила женщина: она выглядела значительно старше, и принадлежала, безусловно, к актёрской элите театра. Охранник стал ещё почтительнее и любезнее: он чуть ли не расшаркивался перед этой явно звёздной дамой, и чтобы обратить на себя внимание, мне пришлось встать у неё на дороге. – «Извините меня, пожалуйста: я журналист и пришёл по делу: меня интересует Р.» – От неожиданности она смутилась, но моё нахальство она предпочла игнорировать. – «И чем я могу помочь?» – «Вы можете рассказать всё, что о нём знаете: это останется для истории.» – Она засмеялась. – «Если в истории будет оставаться хотя бы часть того, что происходит на самом деле, то человечество нам этого не простит.» – Теперь смеялся уже я: она прекрасно мне ответила. – «И всё-таки: вы его не знали?» – Она мечтательно задумалась. – «Почти нет. Но сейчас я занята: у меня репетиция. Так что извините.» – Мне пришлось отступить в сторону, и она быстро прошла мимо, обдав сильным запахом духов: скорее всего французского происхождения.
Сразу после актрисы с небольшим перерывом в служебный вход заходили ещё две женщины и трое мужчин, но с ними охранник уже не разводил особых церемоний: видимо, они были сотрудниками из обслуживающего персонала; театр наконец пробуждался для нового дня, когда предстоят новые нелёгкие репетиции, из которых постепенно, шаг за шагом, будет строиться и подниматься ввысь новое необычное строение, которое на исходе стройки, освободившись от лесов и слоя грязи, отмывшись и почистившись, появится наконец в полном блеске и силе, изумляя всех вокруг.
Но пока до этого было ещё нескоро, и я уже даже начинал скучать от долгого шествия ненужных мне людей: почему-то никто из них не мог мне ничем помочь, хотя некоторые наверняка могли работать в театре в одно время с моим кумиром: когда я задавал вопрос, многие с испугом отшатывались и ссылались на занятость, хотя до начала репетиции явно оставалось ещё немало времени. Можно было подумать, что они боятся открыть какие-то неприятные вещи, и мне оставалось дожидаться прихода либо режиссёра, либо директора, с которыми наверняка многие трудности должны будут отпасть и исчезнуть.
Ждал я ещё почти полчаса; мимо меня проходили гримёры, уборщицы, работники сцены и даже несколько актёров и актрис, и только потом наконец я увидел знакомый силуэт: главного режиссёра театра я конечно знал в лицо: не напрасно же он мелькал так часто на экране. Охранник сразу привстал и даже попробовал вытянуться в струнку: каким-то чудом он смог сдержать запах перегара, и рядом со мной был уже совсем другой страж порядка: бдительный и надёжный. – «Здравствуйте, здравствуйте, Илья Николаевич.» – Режиссёр кивнул. – «Тут к вам журналист: если возьмёте на себя ответственность, то я пропущу, а если нет…» – Режиссёр наконец обратил на меня внимание: ему было за шестьдесят, но выглядел он очень даже неплохо и теперь сверлил меня живыми глазами-буравчиками, пытаясь определить, что у меня находится внутри. Но, судя по всему, узнать что-то интересное по первичному осмотру ему не удалось. – «Вы действительно ко мне? И по какому же поводу?» – «Дело в том, что я собираю материалы о Р.: о вашем лучшем актёре. Вы можете мне помочь?» – Его взгляд просветлел и стал не таким строгим. – «И что же вы хотите конкретно?» – «Вы ведь знали его больше, чем кто бы то ни было, и наверняка не всё рассказывали тем людям, кто этим занимался: я имею в виду, например, А.» – «Ну и зачем вам это надо?» – «Вы знаете: он был для меня кумиром, и я не сомневаюсь, что для многих остаётся им и до сих пор. Главная причина в этом.» – Режиссёр внимательно посмотрел на меня: возможно, он хотел проверить мою искренность; судя по всему, проверка прошла успешно. – «Хорошо: у меня репетиция, но где-нибудь в перерыве мы можем на эту тему поговорить. Пропусти его.» – Он дал охраннику нужную команду, и мы наконец двинулись по длинному туннелю, за которым разливался свет и можно было определить какую-то суету, которая с приближением режиссёра и меня вместе с ним становилась всё обширнее и сильнее.
Пока я дожидался в коридоре, в глубине театра было всё тихо и спокойно: кто-то разговаривал или смеялся, один раз я слышал голос, вещавший что-то по радиоприёмнику, зато теперь обнаружилось бурление, почти как в кипящем котле с грешниками: уборщицы вовсю сновали со швабрами, отдирая застарелую грязь, кто-то застучал молотком и сразу из нескольких мест посыпались чёткие и разборчивые команды: рабочие сцены что-то носили, выстукивая тяжёлыми подошвами ясные и устойчивые ритмы, с которыми спорили взвизгивания электродрели за сценой и ещё какой-то непонятный шум. Мы выбрались наконец на сцену, и режиссёр критически оглядел всё происходящее: возможно, он хорошо понимал, что его постоянно надувают; но после недолгого раздумья он неожиданно рявкнул на весь зрительный зал. – «Ерофеич!! Почему не готовы декорации?!» – Сразу же работа остановилась: я заметил, какими испуганными глазами все смотрят в нашу сторону, не прекращая всё-таки работы окончательно, но в готовности в любой момент возобновить процесс. Режиссёр постоял, оглядываясь: видимо, он собрался ещё что-то крикнуть на весь зал, но из-за сцены наконец вынырнул мужичок и покорно двинулся к нам. – «Ты где прячешься?! Почему не готовы декорации? Мы о чём договаривались?» – Мужичок остановился. – «Что молчишь?» – «Так ведь… не выходит никак. Они что говорят? Пускай нам зарплату прибавят: тогда и будет всё в срок. А так – нет.» – «Выгнать их к чёртовой матери…» – «А кто работать будет? Разве кто-то к нам пойдёт – на такую зарплату? Я ведь сам с ними работаю: ну это я, я уже двадцать лет при театре, а с ними какой может быть разговор?» – Он даже всхлипнул. – «Но когда надо будет, мы всё сделаем: в этом уж не сомневайтесь, Илья Николаевич.» – Он повёл глазами в ту сторону, откуда только что пришёл: как бы подавая знак, что надо идти работать дальше, и режиссёр кивнул в ответ. Сразу же всё вокруг забурлило, как и до того, если не больше: рабочие передвигались уже рысцой, уборщицы скоблили и тёрли пол ещё энергичнее, и молотков стало уже два: кто-то ещё, видимо, сачковавший до того, включился в процесс. – «Вот видите: только так с ними можно, а по-другому не выходит. Вы пока сядьте в зале: у нас сейчас всё равно репетиция.» – Он показал мне рукой, где лучше спуститься, а сам отправился за кулисы: видимо, доводить до ума какие-то дела.
Я медленно подошёл к краю сцены: здесь находилась та самая площадка, на которой страдал и мучился всю недолгую жизнь мой кумир: она знала и его Гамлета, и мрачного Отелло, и кучу разных неудобоваримых поделок, которые каким-то чудом Р. умудрялся поднимать до подлинных высот, разливая с этой сцены блеск и сияние, мало кому доступные. Это было так давно, и кроме того я всего один раз смог увидеть его на сцене живьём, и только многочисленные записи со спектаклями и немногие фильмы, где он сыграл какие-то роли, оставляли нам живой немеркнущий образ великого артиста. Но здесь оставались продолжатели и наследники, и интересно было всё-таки узнать, над чем же сейчас они работают.
Я спустился в зал и устроился в четвёртом ряду: так было достаточно близко и в то же время я находился на приличном удалении от будущих событий; работники всё ещё суетились, поспешно завершая подготовку к репетиции, а режиссёр пока не показывался: видимо, вмешательство требовалось и в то, что происходило в глубине театра. Но наконец он выскочил на сцену, и сразу посыпались команды: уборщиц он прогнал наводить порядок в другом месте, а декорации – в усечённом и неоконченном виде – были вынесены и поставлены у задней стены на сцене. Они изображали внутренности городской убогой квартиры, где, видимо, и происходило действие: с одной стороны кусок обоев был отодран и висел дряхлыми ссохшимися ошмётками, на стене была нарисована явно засиженная мухами картина, и даже окно примерно посередине имело несколько трещин, залепленных длинными бумажными лентами. Вряд ли это была подходящая обстановка для чего-то строгого и классического, и пьеса по идее была творением современного автора: вот так же точно Р. когда-то вынуждено разменивался на не стоящие того пустяки.
Откуда-то из-за кулис наконец стали выбираться актёры: сначала выполз молодой артист, первым пришедший в театр, за ним совсем уж молодая актриса, почти школьница: она появилась совсем недавно, и, судя по всему, очень волновалась, перелистывая какие-то бумажки; скорее всего там был записан текст её роли, потому что она иногда поднимала глаза кверху и шептала что-то себе под нос. Потом показалась актриса постарше: она выглядела гораздо увереннее и опытнее, во всяком случае без лишних церемоний она подошла к единственному стулу, стоявшему на сцене, и плюхнулась на него. Режиссёр стоял у края сцены и подёргивал ногой; скорее всего он ждал ещё кого-то, но больше из-за кулис никто не показывался: поток почему-то иссяк, и наконец режиссёру захотелось узнать о причинах безобразия. – «А где Семёнов?» – Он обращался ко всем сразу. – «Он вчера несколько того…» – «Что значит того: здесь театр или бордель?!» – «Ну зачем же бордель? Ни в коем случае. В-общем: перебрал малость, с кем не бывает.» – «Я этого паршивца давно хотел… вышибить к чёртовой матери! И передайте: если завтра не явится, может считать себя уволенным!» – «Зачем такие строгости? Он, может, ещё и сегодня подвалит: если с рассольчиком.» – Актёр захлопал ресницами, и режиссёр наконец заметил, что и сам заступник не очень твёрдо стоит на ногах. Режиссёр подвинулся чуть вперёд, а актёр наоборот попытался сохранить прежнюю дистанцию, но движение не помогло, и режиссёр снова забурлил, выплёвывая дымки презрения и лёгкой ненависти. – «Да и вы, я вижу, тоже хороши: вы что же, собираетесь сегодня репетировать?» – «А как же?» – «Я отстраняю вас.» – Приговор выглядел сурово, и, может быть, даже не совсем справедливо: ведь смог же он совершенно самостоятельно добраться в театр? Актёр подошёл теперь вплотную и невнятно забубнил, наседая на неожиданного обидчика, который, судя по всему, никак не хотел сдаваться: возможно, это было уже дело принципа и чести, и ради стоявшего перед ним трясущегося лицедея мэтр не хотел нарушать собственных установлений, которые я уже успел заметить и почувствовать: с бардаком и разгильдяйством он вёл, насколько я смог заметить, настоящую непримиримую войну, результаты чего, однако, мне не совсем были ясны: возможно, он всего лишь удерживал театр от полного и окончательного развала, не давая пропасть делу своей жизни; кроме мужичонки, получившего разнос, я не видел пока людей, стоявших на его стороне: скрытое недовольство строгостями зато ясно прослеживалось во всём, что здесь происходило: под внешней старательностью я хорошо видел скрытый саботаж, перемешанный со скоморошеством и угрюмым весельем. Режиссёру, безусловно, требовались ещё союзники, и я не удивился, когда понял, что наконец беседа перетекает в мирное русло: бурливые пороги и злосчастный водопад оказались позади, и режиссёр уже спокойно беседовал с проштрафившимся: очень быстро они пожали руки и разошлись в стороны.
Теперь, насколько я понимал, ничего больше не мешало началу репетиции: все, кто заслужил взбучку, уже получили причитающееся, и можно было перейти к главному делу; режиссёр снова забегал по сцене: теперь ему требовалось ещё что-то: я заметил, что он смотрит и указывает пальцем куда-то наверх, одновременно подзывая кого-то из-за кулис на сцену. Я решил, что появится всё тот же Ерофеич, но из-за декораций выглянуло чьё-то другое лицо. – «Где электрик? Почему нет света?» – «Он вчера уволился: вы же сами его уволили.» – «Ладно: почему нет света?» – «А не горит, и всё тут.» – «Что значит: не горит?! А вы на что?» – Можно было подумать, что режиссёр не выдержит и устроит очередную взбучку, и потому голова боязливо нырнула в темноту. – «А мне за это не платят. Я что: должен за всех отвечать? Хотите свет – значит платите… за электрика, а просто так…» – Судя по всему, человек спрятался ещё дальше, его голос доносился в конце уже совсем глухо, но его можно было понять: новая гроза надвигалась на работников храма искусства, по мнению режиссёра, не справляющихся со своими обязанностями: он кричал уже в полную силу, вспоминая всех близких и отдалённых родственников, имеющих какое-то отношение к данному скопищу обезьян, гадюк и попугаев, так что даже актёрам – ближайшим сотрудникам – перепало на орехи: мужчину он обозвал пьяницей и болваном, а женщинам почему-то достались библейские и исторические названия: он обличал их как Далил, Саломей и развратных Клеопатр, так что даже мне показалось, что он несколько перебрал с определениями. Успокоившись, он наконец сунулся за кулисы: сотрудник, ради которого он устроил только что небольшой спектакль, судя по всему, давно уже бежал, и режиссёр угрюмо полез наверх, где должны были находиться плафоны. Я видел, как раскачивается занавес и плотная тень поднимается всё выше и выше, и мне стало немного страшно за него: а вдруг планки и перекрытия не выдержат и обрушатся, погребя и занавес, и декорации, и надежду театра на полное и окончательное восстановление своих прежних позиций, но восхождение кончилось благополучно, и режиссёр уже расхаживал наверху, выясняя ситуацию. Можно было ожидать, что всё сейчас успешно разрешится и репетиция пойдёт своим ходом, но режиссёр, похоже, заметил что-то необычное: он надолго застрял в одном месте, и когда я прикидывал, что может последовать дальше, он высунул голову из-за занавеса, тревожно оглядывая зал, и, судя по всему, не обнаружив виновника, рявкнул уже в противоположную сторону, в глубину ходов и сообщений. – «Ерофеич: какая сволочь здесь лазила, куда делись лампы и провода?! Ты мне, гад, за всё ответишь!» – Снизу из-за сцены донеслись бормотания: Ерофеич, надо думать, уже явился на очередной допрос, но его ничтожный лепет перекрывал густой и тяжёлый бас, который иногда поднимался до визгливого баритона, обвинявшего теперь уже лично Ерофеича в воровстве и распутстве, и в качестве конкретного случая предъявлялась данная ситуация: кто-то в течение последних суток умудрился свинтить часть ламп и обрезать некоторые провода, соединяющие их в единый комплекс: по этому поводу и разорялся взбешённый режиссёр, бессильная ярость которого ничего не могла поделать с общей ситуацией.