Расстановка
Шрифт:
Осталось передать будущему командиру схему построенной организации. Все активисты в схеме проходили под кличками. Их подлинные имена и фамилии будущему шефу знать излишне… Не обязан ведь директор завода помнить имя каждого рабочего… При такой системе, даже захватив шефа, полицаи не смогут выяснить персонального состава. Лишь трех кураторов групп шеф должен знать по фамилиям: Клигина, Харнакина и Петлякову. А уж каждый из этих кураторов, через своего связника, контактирует с подчиненными из своей группы. Каждый куратор не знает остальных двух кураторов — знает только шефа. Конспирация продумана на совесть… Провал одного лица, звена или даже группы — не означает провала всей организации.
"Что ж" — вздохнул Рэд — "Займемся кличками.."
Клички присваивались по системе: в большинстве случаев, они
А вот и он сам! В дверь раздался звонок, и доктор Чершевский, уже собиравшийся в клинику, впустил последнего из своих гостей. По длинному коридору в книгохранилище прошел Антон Железнов.
Рэд оторвал взгляд от столешницы, где лежала почти собранная пластмассовая головоломка (на ней оставалось загнуть последний угол), и напряженно всмотрелся в собеседника.
Высокий лоб, самоуверенная улыбка, со вкусом подобранный классический черный костюм, подтянутость, твердый взгляд в глаза — все производило впечатление надежности. О той же крепости натуры сообщало сильное рукопожатие гостя. Подойдя к столу, он без приглашения подвинул к себе кресло и устроился в торце.
— Доброе утро, уважаемый! — заговорил Железнов, уверено беря инициативу беседы в свои руки — Готов принять хозяйство. Игорь мне сообщил, что городская организация вполне сформирована, остается развить начинание.
— Здравствуйте! Все верно — улыбнулся Рэд, чуть отстранившись от собеседника — Я должен вас ввести в курс дела, как оно обстоит на данный момент.
— Что ж, давайте без предисловий, сразу быка за рога.
Железнов был воплощением хозяйственника-интеллектуала — из тех, чей мощный ум не витает в теоретических абстракциях, а крепко связан с жизнью. Именно его историю — грустную повесть о том, как прибыльный завод удушили совместными усилиями бандиты, РСБшники и тузы-взяточники из "Единой Рабсии" — листал четыре дня назад в мэрии вербовщик повстанцев Валерий Дареславец. Привлек же Антона в подполье, три года назад, нынешний куратор боевой группы — отставник Харнакин.
Обращение Антона в революцию шло от интеллекта, эрудиции, системного мышления. Сейчас ему было сорок девять. К сорока годам он прошел путь от рабочего до директора — в те времена общество еще не разъела кастовость, и подобная карьера была возможна. Организаторские способности Антона поражали: там, где другие директора сворачивали дело из-за дефицита времени и средств, Железнов достигал успеха, выбирая единственно верную стратегию. Он мыслил нестандартно — рождал идеи, невзирая на шаблоны и насмешки, а уж затем обуздывал полет фантазии и критически разбирал свои же планы. В эти часы он превращался из фантазера в придирчивого буквоеда. Скучные для других схемы тепловых и электрических потоков, алгоритмы подачи сырья и производственных линий — для него были говорящими, волшебными письменами, дающими власть над сложной машиной современного предприятия. Алгоритмизация, разрешение противоречий в пространстве и времени, гармоничная стыковка разностей — вот в чем заключался его управленческий талант.
Железнов уникально сочетал в себе черты романтика и генштабиста. После трагической смерти жены, погибшей в автокатастрофе, после отъезда двадцатилетнего сына на учебу в Армарик, он видел счастье и усладу жизни лишь в одном. Стоять на вышке, уверенно оперируя мощным механизмом, в недрах коего технология переплеталась со сбытом, реклама с наймом, требования заказчиков с возможностями исполнителей, жесткие ограничения государства и рынка — с широкими возможностями небывалых прежде схем.
Этой радости, этого наслаждения и лишили Антона подлые медвежутинцы. Железнов, неискушенный в политике, имел несчастье поверить, что борьба с мафией ведется в стране всерьез — и попытался сбросить финансовое бремя поборов бандита Крюка. За это строптивого директора лишили всего… Работающий завод, его детище — разорили и распродали, возведя на его месте гнусную шарашку по разливу паленой водки.
Выброшенный на обочину хозяевами жизни, Железнов долго не находил себе места. Он пробовал найти забвение в природе: теперь его страстью стала охота. Бывший директор неделями бродил с ружьем в глухих дремучих лесах, у подножия Урбальских гор, стреляя осторожных куропаток… И все же новое увлечение не принесло покоя.
С той же основательностью, что прежде отличала его в руководстве заводом, Железнов начал осваивать иную схему — схему взаимоотношений в обществе, сложное переплетение философских проблем, исторических законов и общественных коллизий, столь больно ударивших по его фирме. Восприятие Железнова не оставляло место категориям "случайность" и "неудача". Его личный крах был результатом чьего-то злодейского умысла и социальной закономерности. Оставалось найти злоумышленников и выявить закономерность. Он решил посвятить остаток жизни тому, чтобы переломить враждебную тенденцию. Антон верил, что это в его силах.
Теперь он, с прежним трудолюбием и дисциплиной, просиживал неделями в тихом читальном зале библиотеки — сквозь зубы шепотом желая смерти депутатам Государственной Дурки, по недавнему распоряжению которых читатели не имели права фотографировать нужные страницы книг. Он брал тома древних философов, книги об изобретательстве и истории науки, открывал для себя труды энциклопедистов времен Франконской революции… То было классическое и добротное самообразование.
РСБ установила за ним слежку — обижен режимом. Сыщики затребовали из библиотеки формуляр Железнова. Результаты наблюдения, однако, не вызвали подозрений: мелкотравчатая политическая возня клоунских "партий", Розовой и Трехцветной, не волновала Антона вовсе, как и современность вообще. Невежды из РСБ (общее падение образованности в стране не могло не сказаться и на кадрах спецслужб) — не подозревали, что Железнов ковал в эти недели системное мировоззрение, начиная понимать весь ужас реакционной политики Медвежутина и его сатрапов, толкающих Рабсию в средневековье. Железнов сумел воспринять философские идеи повстанцев, их основные цели, связанные с изменением производства и технологии — а уж исходя из этого, принял для себя политическую доктрину революции.
В библиотеке с Железновым и познакомился худощавый, очкастый, замкнутый аспирант — знакомец Арсения Рытика, вербовщик-наводчик тайной сети повстанцев. В беседах со стеснительным молодым ученым, Железнов был откровенен более, чем когда либо. Но и эти разговоры не касались политики. За исключением, пожалуй, одной фразы. Глядя в библиотечном холле телевизор — а показывали "освещение" очередной церкви на колесах, в окружении жрецов и мерзавцев из "Единой Рабсии" — Железнов устремил на собеседника карие глаза, вспыхнувшие неожиданной яростью, и тихо бросил скозь зубы: "Эти хряки, засевшие у власти, затащат нас в дикость — если мы не избавимся от свинарника!".
Для понимающего достаточно…
Неделю спустя, Антон вновь выехал на охоту в таежные дебри. Над ночной черной гладью горного озера ползли клочья тумана. Он грелся у костра. Почувствовав на себе чей-то взгляд, охотник обернулся. На пустынном берегу, за пятьдесят верст от человеческого жилья, стоял старик в камуфляже и с ружьем. Антон встревожился: "Уж не подводит ли меня слух? В полной тишине не услышал ни треска веток, ни чужого дыхания." Удивляться, однако, было нечему: отставной сотрудник ГРО Харнакин умел передвигаться в темном лесу скрытно и бесшумно. Нежданный гость подошел к костру, посетовал что заблудился, и попросил ночлега.