Рассуждения о религии, природе и разуме

Ле Бовье де Фонтенель Бернар

Апиций. Я начинаю понимать вашу мысль, она больше соответствует моим наклонностям, чем я думал. Ясно вижу теперь, что познания — это совсем не столь великое преимущество, ибо они убегают от тех, кто их хочет схватить; вижу также, что природа не дала себе труда уравнять в этом отношении людей всех времен. Что касается удовольствий, то ценность их куда выше. Было бы слишком несправедливым терпеть, чтобы один век мог обладать ими в большей степени, чем другой: поэтому-то они и были распределены между всеми поровну.

Стратон, Рафаэль Урбинский

Стратон. Я совсем не ожидал, что совет, данный мной моему рабу, будет иметь столь счастливые следствия. Он принес мне сразу и жизнь и царство; здесь же он вызывает

уважение ко мне всех мудрецов.

Рафаэль Урбинский. А что это был за совет?

Стратон. Я был в это время в Тире. [52] Все рабы этого города взбунтовались и задушили своих господ. Но один из них, бывший у меня в услужении, проявил такую гуманность, что пощадил мою жизнь и скрыл меня от ярости остальных. Они сговорились между собой выбрать царем того среди них, кто в определенный назначенный день первый заметит восход Солнца.

52

Тир — приморский город в Финикии.

Они собрались на равнине. Вся эта толпа вперила глаза в восточную часть неба, откуда должно было взойти Солнце; только мой раб, которого я научил, что следует делать, смотрел не на восток, а на запад. Не сомневайтесь, все остальные сочли его дураком. Между тем он, стоявший к ним спиной, увидал первые лучи Солнца, заблестевшие на вершине очень высокой башни, в то время как его товарищи все еще искали на востоке солнечный диск. Тонкость его ума вызвала всеобщее восхищение; но он признался, что своей удачей обязан мне и что я еще жив: тотчас же я как человек божественный был избран царем.

Рафаэль Урбинский. Вижу прекрасно, что совет, данный вами рабу, оказался вам очень полезен. Не понимаю только, почему его надо считать столь восхитительным.

Стратон. О, все философы, здесь находящиеся, ответили бы вам за меня, что я преподал своему рабу то, что должен делать всякий мудрец. Ведь для того, чтобы найти истину, нужно только повернуться спиной к толпе: общепринятые мнения могут служить руководством для здравых мыслей лишь в том случае, если принимать их в обратном смысле.

Рафаэль Урбинский. Все эти философы всегда правы, пока они философствуют. Это ведь их профессия — поносить общераспространенные мнения и предрассудки; между тем на свете нет ничего более удобного и полезного.

Стратон. По тому, как вы это говорите, можно сразу догадаться, что вы еще ни разу не обожглись, следуя этим мнениям.

Рафаэль Урбинский. Уверяю вас, что если я защищаю предрассудки, то без всякого личного интереса; ибо, наоборот, они сумели сделать меня посмешищем всего света. Некие люди отправились к римским развалинам, дабы найти и увезти оттуда древние статуи; поскольку я был хорошим живописцем и скульптором, меня выбрали судьею их древности. Но Микельанджело, бывший моим соперником, втайне изготовил статую Вакха совершенной красоты. Сделав ее, он отломил у нее палец и закопал ее в месте, где, как он знал, ожидались раскопки. Когда ее нашли, я заявил, что она по своему происхождению принадлежит античности. Микельанджело со своей стороны утверждал, что палец этот — новой работы. Я основывался главным образом на красоте статуи, вполне достойной, если исходить из принципов искусства скульптуры, имени одного из великих греков. И так как меня оспаривали, я назло всем отнес этого Вакха к временам Поликлета и Фидия. Но, в конце концов, Микельанджело показал всем отломанный палец, и довод этот нельзя было опровергнуть. Меня подняли на смех за мою предвзятость; однако что бы я без нее делал? Я был судьей, а этот титул требует от своего носителя, чтобы он принимал решения.

Стратон. Но вы рассудили здесь на основании разума.

Рафаэль Урбинский. А может ли разум быть судьею? Когда я совещался с ним, я никогда не мог сказать, древняя ли статуя или нет; я знал

только, что она прекрасна. Но предубеждение всегда приходит нам на подмогу: оно подсказывает мне, что прекрасная статуя должна быть античной; это действительно судья, умеющий принимать решение.

Стратон. Может статься, разум и не поставляет нам несокрушимых оснований для предметов столь незначительных, как эти. Но там, где речь идет о поведении человека, у него в запасе вполне надежные постановления. Несчастье состоит в том, что к нему редко обращаются за советом.

Рафаэль Урбинский. Давайте посовещаемся с ним по какому-нибудь вопросу и посмотрим, что он решит. Спросим его, надо ли плакать или смеяться, когда умирают ваши родители или друзья. С одной стороны, скажет он, эти люди для вас погибли: рыдайте и рвите на себе волосы. С другой стороны, ведь они освободились от житейских невзгод: значит, надо смеяться. Вот вам ответы разума. Но на самом деле нас ограничивает в наших действиях обычай страны. Мы плачем, если нам велит так поступать этот обычай. Причем плачем мы столь усердно, что не понимаем, как можно по тому же самому поводу веселиться; или же мы столь усердно смеемся, что не постигаем, как в том же самом случае можно плакать.

Стратон. Разум совсем не во всех случаях столь бесполезен. Он оставляет предрассудкам то поле деятельности, которое считает самого себя недостойным. Но зато по поводу скольких весьма серьезных предметов у него есть точные идеи, из которых он извлекает не менее точные следствия!

Рафаэль Урбинский. Либо я очень ошибаюсь, либо таких точных идей на свете крайне мало.

Стратон. Это неважно. Истинной веры достойны только они.

Рафаэль Урбинский. Не может того быть: ведь разум предлагает нам совсем небольшое число достоверных максим, а наш ум создан так, что он верит гораздо большему числу положений. Таким образом, избыток легковерия действует в пользу предубеждений, а ложные мнения еще больше это легковерие подкрепляют.

Стратон. А какая необходимость людям впадать в ошибку? Разве нельзя в сомнительных случаях повременить с суждением? Разум останавливается, когда он не знает, каким ему надо идти путем.

Рафаэль Урбинский. Вы совершенно правы. Единственное для него средство избежать в этом случае промаха — не делать ни шага вперед. Но такое положение для человеческого ума крайне тягостно: ведь он — в движении, он должен идти вперед. Весь свет понятия не имеет о том, что значит сомневаться: лишь просвещение приводит к познанию этого, а также сила воли, позволяющая остаться на этом пути. Между тем сомнение — вещь бездейственная, а людям необходимо действие.

Стратон. Итак, необходимо сохранять предрассудки обычая, дабы действовать, как все остальные люди; но надо остерегаться предрассудков ума, дабы мыслить так, как мудрец.

Рафаэль Урбинский. Лучше всего сохранять все без исключения предрассудки. Вы, очевидно, не знаете двух знаменитых ответов старика самнита, к которому представители его народа отправили послов спросить, что им делать, если они сумеют запереть в Кавдинском ущелье всю армию римлян — своих смертельных врагов — и будут иметь безраздельное право решить их участь. Старец отвечал, что в этом случае надо перерезать всех римлян. Совет его показался слишком жестоким и страшным, и самниты снова отправили к нему послов — представить ему свои возражения. Тогда он посоветовал, чтобы всем римлянам сохранили жизнь, не ставя им никаких условий. Самниты не последовали ни тому, ни другому совету, и дело окончилось для них очень скверно. Речь идет здесь опять-таки о предрассудках: либо надо сохранять их все без исключения, либо, наоборот, все начисто истреблять. В противном случае те из них, от которых вы отказались, поселят в вас недоверие ко всем тем мнениям, которые вы сохранили. Несчастье впасть в ошибку по многим вопросам не возмещается при этом удовольствием ошибаться в силу неведения, так как вы потеряете навсегда и свет истины, и привлекательность невольной ошибки.