Рассуждизмы и пароксизмы. Книга 2
Шрифт:
– Что ты делаешь со мною! – слабо говорит Суламифь, закрывая глаза. – О, иди скорее ко мне. Здесь за стеной темно и прохладно. Никто не увидит нас. Здесь мягкая зелень под кедрами. – Нет, нет, оставь меня. Я не хочу, не могу. – Скажи мне скорее, где ты живёшь? Сегодня ночью я приду к тебе, – говорит он быстро. Я не пущу тебя, Суламифь, пока ты не скажешь… Я хочу тебя! – Зачем тебе это знать, милый? О, не гляди же на меня так. Взгляд твой околдовывает меня… Не целуй меня… Не целуй меня… Милый! Целуй меня ещё… Соломон тихо гладит её волосы и щёки. – Я приду к тебе этой ночью. В полночь приду. Это так будет, так будет. Я хочу этого.
– Милый! – Я дам тебе такую радость, рядом с которой всё на земле ничтожно. Теперь прощай. Я слышу, что за мной идут. – Прощай, возлюбленный мой… О нет, не уходи ещё. Скажи мне твоё имя, я не знаю его. Он на мгновение, точно нерешительно, опускает ресницы, но тотчас же поднимает
5. «Светел и радостен был Соломон в этот день, когда сидел он на троне в зале дома Ливанского и творил суд над людьми, приходившими к нему. – Оставьте ссоры; тяжёл камень, весок и песок, но гнев глупца тяжелее их обоих».
6. «…встала Суламифь с своего бедного ложа из козьей шерсти и прислушалась. Всё было тихо в доме. Дрожа от робости, ожиданья и счастья, расстегнула Суламифь свои одежды, опустила их вниз к своим ногам и, перешагнув через них, осталась среди комнаты нагая, лицом к окну, освещённая луною через переплёт решётки. Она налила густую благовонную мирру себе на плечи, на грудь, на живот… – Это для тебя, мой милый, это для тебя, возлюбленный мой.
И вот, благоухающая миррой, легла она на своё ложе. – Что если он не придёт сегодня? – думает Суламифь. – Я просила его, и вдруг он послушался меня?.. Песок захрустел на дворе под лёгкими шагами. И души не стало в девушке. – Своего виноградника я не уберегла.
Время прекращает своё течение и смыкается над ними солнечным кругом. Ложе у них – зелень, кровля – кедры, стены – кипарисы. И знамя над их шатром – любовь».
8. «Семь дней прошло с того утра, когда вступила Суламифьв царский дворец. Семь дней она и царь наслаждались любовью и не могли насытиться ею. Так посетила царя Соломона – величайшего из царей и мудрейшего из мудрецов – его первая и последняя любовь.
Много веков прошло с той поры. Были царства и цари, и от них не осталось следа, как от ветра, пробежавшего над пустыней. Были длинные беспощадные войны, после которых имена полководцев сияли в веках, точно кровавые звёзды, но время стёрло даже самую память о них. Любовь же бедной девушки из виноградника и великого царя никогда не пройдёт и не забудется, потому что крепка, как смерть, любовь, потому что каждая женщина, которая любит, – царица, потому что любовь – прекрасна!»
(И опять, в четвёртый раз у дилетанта «слёзы навернулись на глаза» – потому что никого не любил он и не знал, что это такое – «любовь», и его никто не любил).
9. « – Скажи мне, мой царь, – спросила однажды Суламифь, – не удивительно ли, что я полюбила тебя так внезапно? Чем ты так пленил меня, мой возлюбленный? И царь, тихо склоняясь головой к нежным коленям Суламифи, ласково улыбнулся и ответил: – Тысячи женщин до тебя, о моя прекрасная, задавали своим милым этот вопрос, и сотни веков после тебя будут спрашивать об этом своих милых. Три вещи есть в мире, непонятные для меня, и четвёртую я не постигаю: путь орла в небе, змеи на скале, корабля среди моря и путь мужчины к сердцу женщины. – …тысячи раз может любить человек, но только один раз он любит. Тьмы-тем людей думают, что они любят, но только двум из них посылает бог любовь. И когда ты отдалась мне там, между кипарисами, под кровлей из кедров, на ложе из зелени, я от души благодарил бога, столь милостивого ко мне.
Жадно внимала ему Суламифь… И когда наступало утро, и тело Суламифи казалось пенно-розовым, и любовная усталость окружала голубыми тенями её прекрасные глаза, она говорила с нежной улыбкою: – Освежите меня яблоками , подкрепите меня вином, ибо я изнемогаю от любви».
10. «Сегодня был седьмой день египетского месяца фаменота, посвящённый мистериям Озириса и Изиды. … с таинственными символами богов и со священными изображениями Фаллуса. Там пребывала сама богиня, Она, Невидимая, Подающая плодородие, Таинственная, Мать, Сестра и Жена богов. Царица Астис возлежала в маленьком потайном покое. С тех пор как Соломон охладел к царице Астис, утомлённый её необузданной чувственностью, она со всем пылом южного сладострастия и со всей яростью оскорблённой женской ревности предалась тем тайным оргиям извращённой похоти, которые входили в высший культ скопческого служения Изиде. Тёмные, злые, страшные и пленительные слухи ходили о царице Астис в Иерусалиме. …одного любила всем своим пламенным и порочным сердцем отвергнутая царица, жестокая и сладострастная Астис. И давно уже её пламенная любовь к царю так тесно срослась с жгучей ненавистью, что сама Астис не умела отличить их. И вот уже целый год ложе его в храме оставалось пустым. …глаза царицы остановились долго и внимательно, с напряжённой мыслью, на красивом юношеском лице Элиава, одного из начальников царских телохранителей. Однажды, почти шутя, повинуясь минутному капризу,
11. «Все части тела Озириса нашла Изида, кроме одной, священного Фаллуса, оплодотворяющего материнское чрево, созидающего новую вечную жизнь. – Это ты, Элиав? – спросила царица юношу, который тихо вошёл в дверь. В темноте ложи он беззвучно опустился к её ногам и прижал к губам край её платья. И царица почувствовала, что он плачет от восторга, стыда и желания. (Это почти сцена из «Трёх мушкетёров» Дюма, где миледи совращает будущего убийцу лорда Бэкингема). …верховный жрец оставался неподвижным. В руке он держал священный жертвенный нож из эфиопского обсидиана, готовый передать его в последний страшный момент. – Фаллус! Фаллус! Фаллус! – кричали в экстазе обезумевшие жрецы. – Где твой Фаллус, о светлый бог! Приди, оплодотвори богиню! Грудь её томится от желания! Чрево её, как пустыня в жаркие летние месяцы! Царица Астис, ещё продолжая содрогаться всем телом, откинула назад голову Элиава. Глаза её горели напряжённым красным огнём. И она сказала медленно, слово за словом: – Все мои ночи будут принадлежать тебе. Ты знаешь пропуск. Ты пойдёшь сегодня во дворец и убьёшь их обоих! Ты убьёшь их обоих! Элиав хотел что-то сказать. Но царица притянула его к себе и прильнула к его рту своими жаркими губами и языком. Это продолжалось мучительно долго. Потом, внезапно оторвав юношу от себя, она сказала коротко и повелительно: – Иди! – Я иду, – ответил покорно Элиав».
12. «И была седьмая ночь великой любви Соломона. Странно тихи и глубоко нежны были в эту ночь ласки царя и Суламифи. Точно какая-то задумчивая печаль, осторожная стыдливость, отдалённое предчувствие окутывали лёгкой тенью их слова, поцелуи и объятья. Глядя в окно на небо, Суламифь остановила свои глаза на яркой голубоватой звезде, которая трепетала кротко и нежно. – Как называется эта звезда, мой возлюбленный? – спросила она.
– Это звезда Сопдит, – ответил царь. – Это священная звезда. Ассирийские маги говорят нам, что души всех людей живут на ней после смерти тела. – Ты веришь этому, царь? Соломон не ответил.
– Может быть, мы увидимся там с тобою, царь, после того как умрём? – спросила Суламифь. Царь опять промолчал. – Ответь мне что-нибудь, возлюбленный, – робко попросила Суламифь. Тогда царь сказал: – Жизнь человеческая коротка, но время бесконечно, и вещество бессмертно. Человек умирает и утучняет гниением своего тела землю, земля вскармливает колос, колос приносит зерно, человек поглощает хлеб и питает им своё тело. Проходят тьмы и тьмы-тем веков, всё в мире повторяется, – повторяются люди, звери, камни, растения. Во многообразном круговороте времени и вещества повторяемся и мы с тобою, моя возлюбленная. Это также верно, как и то, что если мы с тобою наполним большой мешок доверху морским гравием и бросим в него всего лишь один драгоценный сапфир, то, вытаскивая много раз из мешка, ты всё-таки рано или поздно извлечёшь и драгоценность. Мы с тобою встретимся, Суламифь, и мы не узнаем друг друга, но с тоской и с восторгом будут стремиться наши сердца навстречу, потому что мы уже встречались с тобою, моя кроткая, моя прекрасная Суламифь, но мы не помним этого.
(Ровно тоже объяснял Циолковский академику Чижевскому о бессмертии человека, но о беспамятстве его в этом бессмертии. И потому в пятый раз у дилетанта «слёзы навернулись на глаза»).
– Скажи мне, мой царь, скажи, Соломон: вот, если завтра я умру, будешь ли ты вспоминать свою смуглую девушку из виноградника, свою Суламифь? И, прижимая её к своей груди, царь прошептал, взволнованный: – Не говори так никогда… Смерть не коснётся тебя…
(И в шестой раз у дилетанта «слёзы навернулись на глаза» – потому что неправду сказал Соломон – смерть равняет всех). Резкий медный звук вдруг пронёсся над Иерусалимом. – Мне страшно, прекрасный мой! – прошептала Суламифь. Я не хочу смерти… Я ещё не успела насладиться твоими объятиями. Прижми меня к себе крепче… Положи меня, как печать, на сердце твоём!.. – Не бойся смерти, Суламифь! Также сильна, как и смерть, любовь… Тогда Суламифь улыбнулась в темноте от счастья и, обвив царя руками, прошептала ему на ухо: – Прошу тебя, когда наступит утро, пойдём вместе туда… на виноградник… Там снова окажу я тебе ласки мои… – Подожди, мой милый… сюда идут… Да… Я слышу шаги… Она замолчала. И было так тихо, что они различали биение своих сердец. – Кто там? – воскликнул Соломон. Но Суламифь уже спрыгнула с ложа, одним движением метнулась навстречу тёмной фигуре с блестящим мечом в руке. И тотчас же, поражённая насквозь коротким, быстрым ударом, она со слабым, точно удивлённым криком упала на пол.