Рассвет страсти

Холлидей Сильвия

Кивнув конюху, который принял коня, Грей взбежал на крыльцо. Эндрю, смотревший за сторожевыми псами, собрался спустить их с привязи, как только хозяин войдет в дом. Грей пожелал ему доброй ночи, чему несказанно удивился и сам.

Осторожно, на цыпочках, Аллегра прокралась в кладовую, прикрывая ладонью пламя свечи. Она понимала, что поступает глупо. Ей давно полагалось быть в постели. Но сон бежал ее этой ночью.

Весь день, трудясь не покладая рук в буфетной, девушка вспоминала грустные откровения Рама. И всякий раз на глазах появлялись слезы жалости, стоило вспомнить о той пытке, которая терзала душу Грея Ридли.

Но

по мере того как день клонился к вечеру, еще одна мысль овладела ее сознанием: Леди Печали и то, как ее нашли. Рам сказал, что картина находилась среди остальных полотен на чердаке. А она всегда считала, что Уикхэм давно распродал или уничтожил картины, пока менял в Бэньярд-Холле обстановку. То, что все они вместе с прочими вещами хранятся здесь же, в доме, лишало Аллегру покоя. Она непременно должна увидеть их, дабы утолить жгучее любопытство.

Тем более что некому застать ее врасплох. Почти все слуги уже спят, кроме тех, кому положено дожидаться возвращения хозяина. Рам сказал, что лорд Ридли уехал в Лад-лоу еще до рассвета. Аллегра обрадовалась. И помолилась о том, чтобы труд в богадельне принес облегчение его душе после унижения перед Баттерби и пьяного припадка прошлой ночью. Девушка заметила, что Грей вернулся очень поздно: тем лучше, усталость дарует ему спокойный сон.

Была еще одна серьезная причина радоваться тому, что хозяин провел целый день вне дома. Особняк жужжал как растревоженный улей с самого утра. Черт бы побрал Хэмфри заодно с его охочей до сплетен красоткой! Привратник не спеша попивал свой утренний эль и лопался от восторга, расписывая подробности позорного поведения Ридли в Ладлоу прошедшим днем.

– Да перед таким трусливым ничтожеством, – глумился Хэмфри, – я и шапку-то больше ломать не стану!

Эндрю подлил масла в огонь, сообщив, что его милость убрался из поместья ни свет ни заря, закутавшись в плащ до самых глаз.

– Наверняка упьется нынче опять до зеленых чертей, – ухмыляясь, добавил псарь.

И даже Мэрджери, та самая плаксивая прачка, набралась храбрости с хихиканьем заверить всех и каждого, что пошлет этого трусливого типа к черту, если он будет недоволен ее стиркой.

Аллегра не выдержала и укорила их за такую злобу и несправедливость – будь ее воля, она бы еще и надавала кое-кому оплеух! Ну как у них поворачивается язык? Разве можно так издеваться над чужой слабостью?

Вздохнув при воспоминании об их отвратительных рожах, Аллегра вошла в самую большую кладовую. Как ни удивительно, после стольких лет здесь оказалось гораздо меньше пыли, чем она ожидала. Наверное, миссис Ратледж все же дает себе труд время от времени присылать на чердак горничную из опасений, что хозяин, однажды побывав в этом месте, явится в кладовую вновь.

В комнате царил невероятный хаос. Стопки старых картин громоздились вдоль стен, мебель валялась в куче, а по углам были распиханы какие-то тюки, свернутые рулонами ковры и стулья. Посреди комнаты стоял мягкий диван, наполовину скрытый холстиной, свешивавшейся с японской этажерки. Скамеечка для ног с вышивкой в виде играющих собачек красовалась на кресле с высокой спинкой, обитом алым Дамаском.

Она прошлась по тесно заставленной комнате: касалась то одного, то другого, присматривалась, вспоминала. Вот это, должно быть, было папино кресло. Мамин письменный прибор. Аллегра даже вспомнила, как Люсинда вышивала собачек и вся сияла от гордости за впервые выполненную собственными руками картинку.

Девушка поставила свечу на складной ломберный столик и принялась рыться в картинах,

с улыбкой натыкаясь на свои любимые портреты. Вот дедушка, молодой и красивый, в расшитом камзоле и шляпе с плюмажем, он держит меч, подаренный королем Карлом за доблесть в битве при Эдж-хилле. А здесь изображен Храбрец, любимый папин конь – это полотно висело в большой столовой. А вот кто-то из давно позабытых кузенов Бэньярдов.

Все они были так знакомы и так далеки. Словно старые добрые друзья, с которыми нас разлучило время и расстояние, но которых тем не менее мы вспоминаем с большой теплотой. Они внезапно всплывают в памяти, и мы вдруг понимаем, что былой привязанности больше нет.

От саднящей пустоты в душе Аллегра беспомощно поникла. Как это было давно! Нет больше ни той семьи, ни той маленькой девочки, Анны Аллегры. Воспоминания выцвели, как обивка на папином кресле. Свежей и острой оставалась только ненависть к Уикхэму. А еще горестное лицо мамы в тот последний год в Каролине перед ее смертью. Аллегра вздохнула, взяла свечу и двинулась к выходу.

И там, возле самой двери, обнаружила маленький детский стульчик. Совсем маленький, вполовину меньше взрослого, да и выдержать он смог бы лишь детский вес. Сиденье было обшито золотой парчой, а спинка, подлокотники и гнутые ножки сделаны из полированного мореного дуба, украшенного резными раковинками. Спинка по форме тоже напоминала ракушку, и завитки в ее центре складывались в букву. Букву «А».

Аллегра вскрикнула и поспешила зажать рот ладонью. Это же тот самый стульчик! В точности такой, как описал старина Бибби! Стульчик, который папа собирался поднести ей в подарок. Стульчик, который она так и не увидела, стульчик, который доставили за день до папиного ареста.

Все внутри у псе сжалось, а по спине побежал холодок, словно от еле слышного прикосновения.

– Папа? – прошептала она, почти ожидая услышать ответ. Ее пробрала дрожь, девушка озиралась со все возраставшей паникой: ей показалось, будто стены кладовой сжимаются и сама мебель угрожающе двигается вперед. Тени в темных углах ожили. Папа, мама, Люсинда, Чарли…

О Господи! В ушах зазвучали их голоса; полные боли, они окликали ее по имени: «Анна Аллегра! Анна! Анна!» Они тянулись из могильной тьмы, обволакивая саваном страха и беспамятства. Едва ощутимое дыхание их призрачных уст, старые, полузабытые ароматы, сохранившиеся в складках портьер и мебельной обивке, заполнили легкие сладковатым запахом тления. Наконец она увидела глаза, пылавшие негодованием. Они точно шептали: «Ты все еще жива… и ничего не сделала? Помни про нас! Помни про нас!!!»

Аллегра задрожала от ужаса. Все похороненные на дне души воспоминания, вся боль, которую она старалась избыть, навалились разом вместе с призраками ее родных. Здесь даже слезы не помогали. Девушка задыхалась, тщетно пытаясь вдохнуть полной грудью, и обхватила себя руками в стремлении заслониться от кошмаров прошлого. Однако они неумолимо надвигались, сводя ее с ума дикими гневными криками, ловя широко растопыренными пальцами.

Как будто со стороны она слышала собственные крики: они уже не походили на человеческий голос. С каждым придушенным вздохом у нее вырывался звериный стон:

– Ох! Ох! О-ох!

– Господи, девочка, ты что, увидела привидение? – На пороге возник встревоженный Грей Ридли. Он снял свою треуголку и вошел внутрь. А потом сильно встряхнул Аллегру за плечи, спрашивая: – Что случилось?

Девушка только покачала головой. Слова застряли в горле. И все тело била дрожь. Она не в силах была прогнать призраков.