Рассвет в окопах

Розенберг Исаак

ДЕВУШКА СОЛДАТУ ПРИ РАССТАВАНИИ

Я так люблю тебя, Титан: Бушует в сердце ураган. Ты на земле такой один — В сто раз сильней, чем Зевса сын. Титан — бунтарь среди людей, И даже старый Прометей По быстроте и силе с ним Никак не может быть сравним. Но серая текучка дней Душе наскучила твоей, А трубы дымных городов Стеснили ширь твоих шагов. Еще недавно, полон сил, Ты непонятным словом был Или свиньи Цирцеи сном. Доныне цепь звенит о том. Она ведь с домом держит связь: Смотри, чтоб не оборвалась. Ведь я хочу тебя опять Цепями старыми связать. Твои глаза, полны огня, Сквозь смерть смотрели на меня. Ты

слишком искушал тот свет, Пока я не сказала — нет!

ТРАНСПОРТНОЕ СУДНО

Нелепые смешные акробаты, Сбившиеся в одну кучу, Чтобы скрутить сонную душу, Мы лежим на палубе судна, Но не можем никак заснуть. Промозглый ветер так холоден, А шатающиеся люди так небрежны, Что стоит только задремать, Как немедленно чей-то ботинок — На твоей физиономии.

ЛУЗИТАНИЯ

Хаос! который сливается с воинственной целью, Хаос! который является сердцем неистовой злобы Хаос! который дает разрушать, разбивать, расточать, Освобождая всю мощь безграничного зла, Отточенного разумом железа и динамита. Стальная логика, бездушная техника. Теперь вы получили мирно шедшую Лузитанию, Подарок Германии — всю землю они отдали бы тебе, Хаос.

ДОЧЕРИ ВОЙНЫ

Румяная свобода рук и ног — Расхристанная пляска духа с плотью, Где корни Древа Жизни. (Есть сторона обратная вещей, Что скрыта от мудрейших глаз земли). Я наблюдал мистические пляски Прекрасных дочерей прошедшей битвы: Они из окровавленного тела Наивную выманивали душу, Чтоб слиться с ней в одном порыве. Я слышал вздохи этих дочерей, Сгоравших страстью к сыновьям отваги И черной завистью к цветущей плоти. Вот почему они свою любовь В укрытии крест-накрест затворяли Смертельными ветвями Древа Жизни. Добыв живое пламя из коры, Обугленной в железных войнах, Они зеленое младое время До смерти опаляли, обжигая: Ведь не было у них милее дела, Чем дико и свирепо умерщвлять. Мы были рады, что луна и солнце Нам платят светом, хлебом и вином, Но вот пришли воинственные девы, И сила этих диких амазонок Разбила скипетры ночей и дней, Заволокла туманом наши очи — Блестинки нежных ласковых огней, Загнала амазонским ветром Ночную тьму в сиянье дня Над нашим изможденным ликом, Который должен сгинуть навсегда, Чтобы душа могла освободиться И броситься в объятья амазонок. И даже лучшие скульптуры Бога, Его живые стройные созданья С мускулатурой, о какой мечтают Высокие архангелы на небе, Должны отпасть от пламени мирского И воспылать любовью к этим девам, Оставив ветру пепел да золу. И некто (на лице его сливалась Мощь мудрости с сияньем красоты И мускулистой силою зверей — Оно то хмурилось, то озарялось) Вещал, конечно же, в тот час, когда Земля земных мужчин в тумане исчезала, Чей новый слух внимал его речам, В которых горы, лютни и картины Перемешались со свободным духом. Так он вещал: «Мои возлюбленные сестры понуждают Своих мужчин покинуть эту землю, Отречься от сердечного стремленья. Мерцают руки сквозь людскую топь, Рыдают голоса, как на картинах, Печальных и затопленных давно. Моих сестер любимые мужчины Чисты от всякой пыли дней минувших, Что липнет к тем мерцающим рукам И слышится в печальных голосах. Они не будут думать о былом. Они — любовники моих сестер В другие дни, в другие годы».

РАССВЕТ В ОКОПАХ

Мрак осыпается, будто песок. Древнее время друидов — сплошь волшебство. Вот и на руку мою совершает прыжок Странная крыса — веселое существо, Когда я срываю с бруствера красный мак, Чтобы заткнуть его за ухо — вещий знак. Тебя пристрелили бы, крыса, тут же без церемоний, Если б узнали о твоих, космополитка, пристрастьях: Сейчас ты дотронулась до английской ладони, А через минуту окажешься на немецких запястьях, Если захочешь ничейный луг пересечь — Страшное место последних встреч. Ты скалишься, крыса, когда пробегаешь тропой Мимо стройных тел — лежат за атлетом атлет. Это крепкие парни, но по сравненью с тобой Шансов выжить у них — считай что — нет. Они притаились во мраке траншей Среди разоренных

французских полей. Что ты увидишь в солдатских глазах усталых, Когда запылает огонь, завизжит железо, Летящее в небесах, исступленно алых — Трепет какого цвета? Ужас какого отреза? Красные маки, чьи корни в жилах растут, Падают наземь — гниют, гниют, гниют. А мой цветок за ухом уцелел: От пыли лишь немного поседел.

ОХОТА НА ВШЕЙ

Сверкающие голые тела, Вопящие в зловещем ликованье. Скалящиеся лица друзей И сумбурные взмахи рук В едином кружатся угаре. Рубаха паразитами кишит: Солдат ее сорвал с проклятьями — От них Господь бы съежился, но не вошь. Рубаха запылала над свечой, Что он зажег, пока лежали мы. И вот мы все вскочили и разделись, Чтоб отловить поганое отродье. И вскоре в сатанинской пантомиме Забушевало и взбесилось все вокруг. Взгляни на силуэты, разинувшие рты, На невнятные тени, что смешались С руками, сражающимися на стене. Полюбуйся, как скрюченные пальцы Копаются в божественной плоти, Чтобы размазать полное ничтожество. Оцени эту удалую шотландскую пляску, Ибо какой-то волшебный паразит Наколдовал из тишины это веселье, Когда баюкала наши уши Темная нежная музыка, Что струилась из трубы сна.

БЕССМЕРТНЫЕ

Я их убивал, но они не сдыхали. И вот без конца — день и ночь, день и ночь — Они мне забыться во сне не давали, От них защититься мне было невмочь. Напрасно я лез в сумасшедшую драку И руки в крови обагрял — чуть живой. Они все равно поднимались в атаку И шли еще гуще — волна за волной. Я вился в агонии, бился от страха И падал без сил, супостата кляня. Они все равно восставали из праха И лезли, как черти, чтоб мучить меня. Я думал, что дьявол, привыкший к разгулам, Скрывается там, где разврат и дебош. Я раньше его называл Вельзевулом, Теперь же зову его — грязная вошь.

В ОКОПЕ

Ах, я сорвал два мака На бруствера краю, Два ярких красных мака, Мерцавших на краю. Один цветок прелестный За ухо я заткнул, Другой цветок прелестный Тебе я протянул. Но вспыхнула зарница, В окопе — взрыв и мрак. И на твоей петлице Изранен красный мак. Ах, Боже, Боже правый! Я оглушен и сбит. Окоп — цветник кровавый, Ты в нем лежишь — убит.

УМИРАЮЩИЙ СОЛДАТ

Он все время стонал: «Вот дома, Я до них бы добрался ползком, Но кружится моя голова». Все тряслось и гремело кругом. Он дышал, задыхаясь, с трудом: «Наши люди… Разрывы от мин… Умоляю вас: дайте воды — Здесь кончается Англии сын». «Мы не можем тебе дать воды, Хоть вся Англия влезет в твой вздох». «Умоляю: воды, о воды!» — Простонал и навеки замолк.

ПАВШИЙ В БОЮ

Свалился с книжной полки томик твой, Ты тоже полетел вниз головой. Ты в рукопашном был убит бою, И я оплакиваю смерть твою. И все же кажется случайным мне, Что пал ты во французской стороне. Ты духом был велик, а плотью мал, Кто знал тебя, тот это понимал. Природа, утомленная войной, Узрела только внешний облик твой. Ведь ни один светильник ни на час Без ведома природы не погас. Ты не достиг еще своих высот, Когда она прервала твой полет.

БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЙ

Я обращаюсь в прах среди могильной тьмы. Его ты прячешь, скрадывая меж костями. Иегова всегда дает своим взаймы, И я несу убытки полными горстями. Что скажет Кредитор, когда я пропаду Без вести, и меня не сыщут и собаки? Я не смогу явиться к Страшному суду, Поскольку окажусь сокрытым в этом мраке. К своей святой земле взывая, как всегда, Он будет рыскать небесами круг за кругом: «Где бедная душа, лишенная суда, Которую не наградили по заслугам?» Но слыша этот плач, стенания и грусть, И в остове твоем расположившись грешном, Я, обманувший Господа, расхохочусь, Свободный, словно раб, в твоем плену кромешном.