Рассвет в окопах

Розенберг Исаак

МЕРТВЫЕ ГЕРОИ

Небеса, восторжествуйте, Храбрых воинов встречая, И глаза их поцелуйте, Тем, что должно, отвечая. Серафимы в крепкой стали, Обнажите меч свободы, Чтобы ярче заблистали Героические годы. Крестный ход под небесами. Воздух ясный и румяный. Над блестящими полками Развеваются султаны. Вспыхни, песня, среди стана! Прозвени, звезда, на свете! И сильны, как наши раны, Наши дорогие дети. Кровь их бьется молодая В сердце родины любимой. Их заслуга вековая — В Англии непобедимой. Ведь в смертельной круговерти Им сражаться приходилось, Чтобы обрести бессмертье И Божественную милость.

СВАЛКА МЕРТВЕЦОВ

По

разбитой проселочной дороге Громыхали передки орудий, Торчали колючки, как терновые венцы, И ржавые колья, как старые скипетры, Чтобы остановить озверевших солдат, Ступающих по нашим братьям. Колеса кренились, проезжая по мертвецам, Не причиняя им боли, хотя и трещали кости: Закрытые рты не издали ни стона. Они лежали вповалку — друг и враг, Братья, рожденные отцом и матерью. Рыдали снаряды над ними Дни и ночи напролет. Пока они подрастали, Их дожидалась земля, Готовясь к разложенью — Теперь она получила их! Творя страшные образы, Они ушли в тебя, земля? Куда-то ведь они должны уйти, Швырнув на твою крепкую спину Холщовый мешок своей души, Пустой от божественной сути. Кто ее выпустил? Кто отверг? Никто не видел их тени на траве, Не видел, как их обреченные рты Испускали последний выдох, Пока железная горящая пчела Осушала дикий мед их юности. Что до нас, прошедших смертельное пламя, То наши мысли остались привычными, Наши руки-ноги целы и напоены кровью богов, Мы кажемся себе бессмертными. Возможно, когда огонь ударит по нам, В наших жилах встанет заглушкою страх И замрет испуганная кровь. Темный воздух исполнен смерти, Взрываясь яростным огнем Непрестанно, без перерыва. Несколько минут назад Эти мертвецы переступили время, Когда шрапнель им крикнула: «Конец!» Но некоторые умерли не сразу: Лежа на носилках, они еще грезили о доме, О дорогих вещах, зачеркнутых войной. И вдруг кровавый мозг раненого Брызнул в лицо носильщика: Тот опустил свою ношу на землю, Но когда наклонился посмотреть, Умирающая душа уже была далеко Для чуткой человеческой доброты. Они положили мертвеца на дороге — Рядом с другими, распластанными поперек. Их лица были сожжены дочерна Страшным зловонным гниением, Лежали с изъеденными глазами. У травы или цветной глины Было больше движения, чем у них, Приобщенных к великой тишине земли. Вот один, только что умерший: Его темный слух уловил скрип колес, И придавленная душа протянула слабые руки, Чтобы уловить далекий говор колес, Ошеломленный от крови рассудок бился за свет, Кричал терзающим его колесам, Стойкий до конца, чтобы сломаться Или сломать колесный обод. Кричал, ибо мир прокатился по его зрению. Они вернутся? Они когда-нибудь вернутся? Даже если это мельтешащие копыта мулов С дрожащими вспученными брюхами И куда-то торопящиеся колеса, Вдавившие в грязь его измученный взор. Итак, мы прогрохотали по разбитой дороге, Мы услышали его слабый крик, Его последний выдох, И наши колеса ободрали его мертвое лицо.

ИЗ ФРАНЦИИ

Призрачный дух пил золотистый свет кафе, Пил горячую жизнь, что там мерцала, И слышал, как мужчины шептали кокеткам: «Именно такова Жизнь во Франции». С той поры дух грезит о золотистом свете кафе, О прекрасных лицах и нежных оттенках, И слышит, как мужчины жалуются калекам: «Это — не Жизнь во Франции». Разметанные камни, обуглившаяся вывеска, А между и под ними — трава и мертвый народ. Небесные птицы поют, и дух встает на крыло. И это — Жизнь во Франции.

МЫСЛИ О ДОМЕ ИЗ ФРАНЦИИ

Бледные болезненные лики, Опечаленные рты немы. Но нам снятся светлые улыбки: Мы идем, ожившие, из тьмы. И к тебе я простираю руки, Сжатые в безжалостном бреду, На земле несчастья и разрухи, Во французском выжженном аду. Милые, встревоженные лица… Но напрасно ты ко мне летишь, Непреодолимостью границы Мое сердце надрывая лишь.

ЧЕРЕЗ ЭТИ ПАСМУРНЫЕ ДНИ

Через эти пасмурные дни Лики потемневшие горят Из тысячелетней глубины, Огненный отбрасывая взгляд. А вдали, карабкаясь на склон, Души их бездомные бредут, Чтобы отыскать святой Хеврон, Где они спасенье обретут. Оставляя пасмурные дни, Они видят в бликах синевы, Как же долго все-таки они Были беспробудны и мертвы.

ЕВРЕЙ

Я — еврей — возник из чресел Моисея, Что зажег светильником в своей крови Десять твердых правил — лунное сиянье Для людей, лишенных праведного света. И все люди, хоть и с кожей разноцветной, Но с одним вздымающимся кровотоком, Держатся прилива — правил Моисея. Почему ж они глумятся надо мной?

РАЗРУШЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА ВАВИЛОНСКИМИ ОРДАМИ

Опустел великий Вавилон: По указу полководца ныне Воины отправились в поход К левантийской сказочной пустыне. Призрачные сеятели шли Перед копьями, усердно сея Пеплом напоенные плоды, Чтобы осознала Иудея, Что они, поклонники Быка, Крылья распростершего повсюду, Омрачат войною небеса, Воссиявшие подобно чуду. И походную смывали грязь Воины у чистого затона, Где купались девушки, смеясь, И царя ласкали Соломона. Все сжигали языки огня, В облака взметаясь и в ущелья, Пока башни рушились царя Ради вавилонского веселья.

ГОРЯЩИЙ ХРАМ

Пламенная ярость Соломона, Задержалась ты в какой дали? Посмотри, как падают колонны, Как пылает храм Святой земли — Черный дым все небо заволок! Солнце опустилось среди моря? Золото расплавилось в огне? Или искры гнева, искры горя Ветер развевает по стране? Снова умер царь, мудрец, пророк. Сгинуло во тьму его мечтанье, Время, что от Господа дано, Рухнуло великое созданье, Как трава, обуглилось оно И исчезло, как последний вздох.

НА ВОЙНЕ

Тревожь беспечный полдень Своей тоскою или Веселою улыбкой, Зане твой дух мятежный Всегда меж ними был. Тот день покойным будет, Глухим к твоей печали, К улыбке молчаливой, А воздух будет пить Дневную тишину — Тогда твой голос дивный, Легко отображавший Глубины бытия, Среди людского хора Умолкнет навсегда. Пусть темного пространства Не омрачает призрак, Но видят мои очи, И сердце тоже чует, Как было тяжело. Давным-давно когда-то Шагала смерть по миру, Искала цвет людей, И увядала роза От смертной темноты. Раз мы могилы рыли, В трудах изнемогая От солнечной жары. В мешках лежали трупы, И рассуждали мы, Что смерть их полюбила Три дня тому назад, Что мудрое искусство Дает душе сверкнуть, Пока она жива. Судьба: нам, полудохлым, Кто уцелел в той битве, Сказали рыть могилы Для тех, кто уж не страждал На свете ничего. Глухое отпеванье Мы слушали вполуха, А больше размышляли О неуместных штуках: Жаре, воде и сне. Читал священник: «Отче…» Слова роились смутно. Но вдруг очнулся я, И кровь похолодела: Не может быть, Господь! Он молвил имя брата… Я пошатнулся, сел — Схватил его за ризу… Никто мне не сказал, Что брат в бою погиб. Скажи, какую участь Судьба судила людям, Захлестнутым волной? Мы о шальные годы Себя ломаем, брат.

ВЕСНА, 1916

Какой суровый хмурый маскарад Сквозь плотный воздух движется едва И омрачает все вокруг себя! Кто подбирал ей выходной наряд, Отравленные яства подавал, Как смертную красавицу губя? Играл я с нею года два назад. Она давно взошла б на пьедестал, Но изменился облик — Божий страх! А ведь блистал на шее диамант, Когда я эту шею целовал. О королева, падшая во прах! Кто надругался над красой твоей, В бесчувственную глыбу превратил, Что страшно мне среди твоих ростков, Каких ты наплодила для людей? Где те, кто их, несчастных, породил? Весна! Храни Господь твою любовь.

ВОЗВРАЩАЯСЬ, МЫ СЛЫШИМ ЖАВОРОНКОВ

Ночь темна. И поскольку мы живы, то знаем, Как бывает страшна непроглядная тьма. Мы устало бредем по военной тропе В наш постылый палаточный лагерь — К долгожданному сну. Но послушай! Вот радость, вот странная радость — Зазвенела небесная высь от невидимых птиц, Заструилась музыка на нас, обратившихся к небу. Так могла только смерть вдруг нахлынуть из тьмы, Навалиться легко и внезапно, Но струилась лишь звонкая песнь, Будто грезы слепца на прибрежный песок У бурливого грозного моря, Будто девичьи косы, где вилась мечта, Будто девичьи губы, где скрылась змея.