Рассвет
Шрифт:
— Я испытал это чувство и справился с ним, — сказал он, утешая ее. — Не бойся, ничто не испортит мою жизнь… наши жизни — мою и твою…
— Еврей, — повторила она, словно не слыша Тома. — Ты еврей. Как ты это ощущаешь?
— Ощущаю? — Обескураживающий вопрос. — Ну, я почувствовал удивление, когда мне сказали.
— Ты должен был ощутить себя другим. — Том не узнавал ее голоса, — он словно обесцветился. — Должен был, — повторила она тем же ровным невыразительным тоном.
— Нет, я не почувствовал себя другим!
— Ты и прежде должен был чувствовать в себе это! Ты скрывал! — Слезы хлынули из ее глаз.
— Что ты говоришь, Робби?! — изумился он.
— Что ты знал это, чувствовал и скрыл от меня! Боялся сказать мне!
— Боже мой, Робби, клянусь, что я тебе рассказал все как было. Если б я знал и хотел скрыть от тебя, зачем бы я открылся тебе сейчас?
Она не ответила. Он сделал к ней шаг, она отскочила и прижалась к стене. Щеки ее блестели от слез.
— Выслушай меня… — молил он. — Помоги мне. Я думал, ты мне поможешь.
Она не отвечала. Он увидел в ее глазах уже не удивление и растерянность, а неистовый гнев. Он испуганно повторял:
— Ведь я же твой Том, тот же Том, каким был пять минут назад, до того, как ты узнала… — И он даже рассмеялся неуверенно, словно извиняясь за неудачную шутку.
— Ты обманул меня, Том, — медленно сказала она, — и я ненавижу самое себя.
Он не верил своим ушам. Протянув руку, он взывал к ней:
— Дотронься до моей руки. Это — та же рука, что ласкала тебя.
— Перестань! Зачем ты напоминаешь? Никогда себе этого не прощу! Что мне сказать людям? Что мне делать?
— Ты скажешь людям, что я не совершал никакого преступления, и мы будем с тобой вместе, как прежде.
— Причем тут преступление? Ты знаешь, о чем я говорю!
Он знал, и он уже понял ее преображение, но продолжал взывать:
— Робби, дорогая, не говори со мной так… Робби, дорогая…
Он нежно обнял ее, но она так рванулась из его рук, что он пошатнулся. Вцепившись в спинку стула, он ошеломленно глядел на нее, повторяя:
— Что это? Что с тобой случилось? Ты так смотришь на меня… словно это не ты.
— Не сомневайся, это я, — мрачно отозвалась она. — Что ж ты думаешь, я могу смотреть на тебя, как прежде? Ты и вправду так думаешь?
В отчаянии он воззвал к ее здравому смыслу:
— Слушай меня… Слушай… Я — тот же Том… Те же руки, то же лицо… Я тот же, что и был… Ну, на меня надели новый ярлычок, — он попытался улыбнуться, но это меня не изменило. Ты ведь любила меня, Робби.
— В прошлом. Теперь — нет.
— Неправда, ты — моя частичка. И я часть тебя, мы нераздельны. Мы учились вместе. Ты мной восхищалась. Сколько раз ты мне это говорила!
— Ты меня обманул, и все это было ложью.
— Давай посоветуемся с Джимом Джонсоном. Он умный человек. Он подскажет нам, как снова наладить наши отношения.
— Да что ты ребячишься?! Он мне посоветует отделаться от тебя немедленно.
Он тоже словно обезумел. В бессильной ярости он обводил комнату глазами, ища какой-то подсказки, какого-то способа заставить ее опомниться… или причинить ей боль. Он схватил лежащую на стуле книгу Гитлера и потряс ею:
— Если б ты жила там, в то время — ты убила бы меня!
— Разве я тебя убиваю? — холодно возразила Робби.
— Убиваешь. Медленно убиваешь.
— Не надо мелодрамы! — раздраженно вскричала она, дернув плечом. — Противно.
— Это не мелодрама, а реальная жизнь.
Они стояли, меряясь взглядами, каждый смотрел на другого, как на врага-незнакомца.
Робби отступила и вдруг залилась пронзительным смехом:
— Кроуфильд! Узнала бы моя мамочка! И тебя бы убила, да и меня тоже!
Он смотрел на ее искривленный рот, ему казалось, что мир обезумел.
— Ты сошла с ума, весь мир сошел с ума!
— Ты думаешь? Нет, уж поверь, я в здравом уме. А потому — убирайся. Убирайся немедленно! — Она взвизгнула так пронзительно, что услышали соседи. Раздался стук в стену. Он схватил свою одежду — во время объяснения он был в одних трусах, это делало дикую сцену еще более абсурдной. Она даже не отвернулась, пока он натягивал брюки.
Он ненавидел ее. Ненавидел так, что понял преступника, убивающего в ослеплении гнева и ненависти. Бежать отсюда… Он ринулся к дверям.
— Подожди! — окликнула его Робби. — Забери это… — Она протягивала ему «Тома Младшего», белого плюшевого медведя с красивыми карими «сладострастными» глазами. Он выхватил игрушку из ее рук и молча вышел.
Том гнал машину домой. Глаза его застилала ненависть. Ненависть? — это было бы слишком просто. Его душа полнилась яростью, стыдом и тоской. Он не мог разобраться в этом смятении чувств, понимая одно: он сокрушен, раздавлен. Его Робби, его любимая! Он начал всхлипывать, надеясь, что постовой не задержит его, приняв за подвыпившего водителя. До дома было еще несколько часов езды. Дом, куда снова и снова будут являться проклятые Кроуфильды… Но больше ему некуда было ехать.
Вдруг он почувствовал голод и остановил машину около закусочной. Заказав гамбургер с жареным картофелем, он с удивлением посмотрел на тарелку, есть он не мог.
— Что-нибудь не так? — спросила официантка.
— Нет, все в порядке, — ответил он, заплатил по счету, добавил чаевые и вдруг спросил:
— У вас есть ребенок?
— Да… А вам зачем? — ответила она неприязненно.
— Не волнуйтесь, — сказал он, — я к вам не пристаю. Подождите минуточку. — Он выбежал к машине, достал белого медведя со «сладострастными» глазами и сунул его растерянной женщине. — Отдайте вашему парнишке.