Рассветники
Шрифт:
Я вздохнул, сказал деловым тоном:
– Кир, как у тебя с усилителем чуткости?
– Пока никак, – ответил Кириченко и, предупреждая мой следующий вопрос, сказал приподнято: – Зато нашел обходной путь.
– Ну-ну?
– Расположу на одной пластине две, а если поместятся, три ловилки. Тогда при той же мощности будем прощупывать диапазон пошире…
Остальные, видя, что мы заговорили о деле, начали подниматься, расходиться по местам, только Люцифер и Корнилов задержались, Корнилов с ехидной ухмылкой доказывал:
– Мы ведь умные, да? Биоконы – птички небесные, ни о чем не задумываются, а мы всегда стараемся понять, что делаем и что делать надо. Эта вот жажда поскакать по бабам есть мощный инстинкт, на котором вся жизнь: постараться оплодотворить как можно больше самок на свете! Чем больше, тем лучше выполнен долг перед видом… Но сейчас, когда этот, черт бы его побрал, безопасный секес, то нафига буду обманывать свои инстинкты и трудиться зазря?
Люцифер сказал лениво:
– А некоторое, как бы сказать, удовольствие?
Корнилов отмахнулся:
– Если бы его нельзя было получить проще и дешевле, тогда да, конечно. Но я могу. И ты можешь.
Люцифер пробормотал:
– И… получаем, если уж на то пошло. Верно, шеф?
Я вздрогнул, с неловкостью улыбнулся.
– Да, конечно. Только вот эта, как ее, лубофь… Как с нею?
– Выдумка поэтов, – отчеканил Корнилов твердо.
– Высшая точка полового инстинкта, – сказал Люцифер. – Попытка обмануть организм более высокого уровня. Хотя, конечно, все мы попадаемся и на то, что свойственно и животным, простой секес, но любовь… о… это якобы нечто ну совсем уж замечательное. Хоть та же хрень.
– Ладно, – сказал я вяло, – марш в каменоломню. Если мало выдашь гранита, я вам обоим такую беспримерную любовь покажу, что и секеса расхочете.
Глава 9
Вся человеческая цивилизация напоминает гусеницу, что только росла, набиралась сил, крепла, толстела. Но вот наконец наступает странный и удивительный переход в новое состояние, она в смятении, старается предугадать, что и как будет, но получается все та же гусеница, хоть и с крыльями. И эти крылья будут мешать проползать между листьев, чтобы жрать сочную зелень.
Сейчас, когда все больше разговоров о сингулярности, даже тупые футбольные фанаты берутся рассуждать, все еще мыслят старыми категориями. Вот Корнилов, комментируя взрыв в Багдаде, высказывает тревогу, что ваххабиты в сингулярности могут что-то такое натворить, и многие с ним соглашаются и требуют заранее принять меры…
Им невдомек, что ну не будет гусениц в сингулярности! Там не только ваххабитов не будет, там вообще не будет русских, армян, немцев, американцев… Более того, там вообще не будет людей, как нет летающих гусениц в небе.
Если я сейчас стыжусь слов и действий того подростка, каким был, хотя я все еще вроде бы тот же человек, так и сингуляр будет стыдиться той жизни, какую вел, будучи человеком…
Хотя, с другой стороны, чего стыдиться? Не стыжусь же я, что пачкал пеленки, что пару раз навалил кучу мимо горшка, что разбил мамину чашку и соврал, что это кошка свалила ее на пол…
Сегодня я сперва не врубился, почему меня в лаборатории встретили странными ухмылочками. Я раскрыл рот, чтобы привычно подержимордить, но Корнилов повел взглядом в глубь комнаты, я посмотрел в ту сторону и поперхнулся.
В глубоком кресле сидит, закинув нога на ногу и позволяя любоваться ослепительно белыми бедрами и фантазировать, что же там дальше, ослепительно красивая женщина в красно-багровом облегающем платье, настолько элегантная, что любая светская львица покажется с нею рядом неряшливой служанкой.
Донельзя стильная, с безумно сексапильно выточенной фигурой, где ни отнять, ни прибавить, она поднялась неспешно и пошла в нашу сторону, чуть-чуть покачивая бедрами, именно чуть-чуть, самую малость, как строгая элегантная женщина, а не какая-то. Удлиненное лицо со стильно приподнятыми углами скул выглядит фантастически, спокойные и очень светло-зеленые глаза смотрят в упор, прекрасно очерченный рот с выпуклыми губами и задорно приподнятыми уголками готов к улыбке, но пока не улыбается, волосы длинные, настоящие, что-то в них дикое, лесное…
Мы стояли, как вбитые в землю столбы, а она царственно приблизилась и произнесла так, словно делает мне громадное, просто невероятное одолжение:
– Шеф, я просто вынуждена перейти к вам. Такой бардак в связях с общественностью…
Вертиков проворчал обиженно:
– Я ученый, а не этот…
Она повернулась, окинула его царственно-снисходительным взглядом.
– Вам повезло, – сказала с сочувствием, – я как раз этот самый. Вы можете теперь заниматься наукой, а эту грязную работу я беру на себя.
Я пробормотал:
– Эльвира, погоди-погоди! У нас такая единица в штате не предусмотрена. Да и денег на оплату…
Она пренебрежительно отмахнулась:
– Перестань! Те двести миллионов долларов, что лежат на моем счету, уж как-то не дадут мне умереть с голоду. Я пришла, как Мисс Благотворительность, когда увидела, что вы несколько подзашились. Но не волнуйтесь, шеф, я все улажу быстро.
Она второй раз назвала меня шефом, подчеркивая, что командир здесь я, жестокий и властный, а она будет исполнять послушно и ревностно. Все молчали и смотрели на меня заинтересованно, до этого дня обходились без женщин, и будь мы чуть покрупнее и позаметнее, уже затаскали бы по судам за дискриминацию женщин. Так что, возможно, это и неплохо, что одна все-таки будет для отмазки…
По их лицам я видел жадное нетерпение, еще бы, с такой одной не надо и тысячи, это же королева, принцесса Фомальгаута, императрица Галактики, шеф, ты что-то тупишь, хватай ее поскорее, пока не передумала…
– Ладно, – пробормотал я. – Берем с испытательным сроком. Если что не так, то…
– К шефу на ковер, – закончила она. – Может, начнем сразу с этой процедуры?
– Размечталась, – сказал я с рыком в голосе. – У нас тут не так, как где-то. У нас все и всегда, понятно?
– Все-все, – сказала она послушно, – приступаю к работе. Какие-то особые приказы будут?