Растопить ледяное сердце

Барри Максин

Уэллес был сбит с толку.

Лора не сознавала, как долго смотрела на него. Она не спускала с него глаз по меньшей мере минут десять, в полной уверенности, что вовсе этого не делает.

И их взгляды встретились.

Его синие глаза превратились в кусочки льда. Ее собственные сверкнули и уставились на него.

«Маньячка на велосипеде, – узнал ее Гидеон. – Что, черт побери, она здесь делает?»

Он, неохотно переставляя ноги, двинулся вперед. Ему совсем не хотелось подходить к ней. Честно говоря, он не испытывал желания вновь стать мишенью ее грубых и резких замечаний.

Но что-то заставляло его идти. Как будто чьи-то невидимые руки буквально тащили его к ней. Ближе. Еще ближе.

– А вот и наш последний кандидат, – радушно встретил Уэллеса лорд Сент-Джон-Джеймс. – Это профессор Уэллес. Гидеон, познакомься с Лорой Ван Гилдер. Она приехала, чтобы вручить премию победителю.

Трудно сказать, кто из них был больше удивлен.

Они оба были в замешательстве.

Лоре, единственной, кто знал, что победитель – профессор Уэллес, в эту минуту захотелось присудить премию кому-нибудь другому. Может быть, этой приятной женщине, доктору Олленбах, к тому же американке, которая была с ней так любезна.

Любому, только не ему. Но конечно, она не позволит себе быть настолько мелочной.

Гидеону же хотелось оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.

Это не имело никакого отношения к тому, что она Ван Гилдер. Да, ему хотелось бы получить премию, но это не было навязчивой идеей. Нет, просто он не хотел находиться рядом с этой женщиной дольше, чем вынуждала необходимость.

Дело в том, что мысли о ней мешали ему спать спокойно. С тех пор как он провел ночь в больнице Джона Рэдклиффа, он обнаружил, что это лицо преследует его по ночам.

Это бы его не очень беспокоило. Совершенно очевидно, что пережитый шок должен был повлиять на нервную систему и возбудить подсознание. Но сны носили эротический характер. Утром он просыпался весь в поту от того, что призрачная рука этой женщины все еще касается его тела.

Гидеон сглотнул и приказал себе не быть ходячим стереотипом – профессором психологии, которого преследуют эротические сны, да еще жаловаться на это! Он равнодушно протянул руку и поздоровался с Лорой.

– Миссис Ван Гилдер.

– Мисс, – резко поправила его Лора и тут же была готова убить себя.

Зачем она это сказала?

– Мисс, – тихо повторил Гидеон, моргнув, и чуть наклонил голову.

Лора с трудом подавила желание ударить его ногой по лодыжке. Или по другому, более болезненному месту. Черт, почему он хочет казаться таким самоуверенным? И к тому же таким невозмутимым и холодным?

В черном вечернем костюме при его удивительно худощавой и высокой фигуре он был похож на Адониса. Правильные черты лица казались высеченными изо льда, независимо от того, какие чувства оно выражало. Вдруг Лора поняла, что ее раздражение вызвано лишь тем, что она привыкла, чтобы к ней «подлизывались». Она познакомилась с другими кандидатами, все из них, за исключением славного сэра Лоуренса, старались произвести на нее хорошее впечатление.

От этого она чувствовала себя неловко – ведь она знала, что не им присуждена премия, – и в то же время, вполне естественно, была немного польщена. Но это ледяное изваяние смотрело на нее так, будто она представляла собой сомнительную личность, которая забрела сюда с улицы. Как на бездомную кошку среди чистопородных персидских котов.

– Профессор Уэллес недавно опубликовал свои труды, – сообщил директор, явно не подозревая о враждебных волнах, исходивших от обоих его собеседников, и с удовольствием рассказывал о последних научных достижениях Гидеона, в то время как Лора убеждала себя, что не должна чувствовать себя ничтожеством.

Вероятно, все эти оксфордские преподаватели презирают богатых и всех остальных, не принадлежащих к ученому миру. Она просто чересчур чувствительна, позволяя этому длинному грубияну выводить ее из себя. Она мило улыбнулась, когда Син-Джан (она никогда и не вспомнит о нем) наконец умолк.

– Я уверена, что книга профессора Уэллеса сразу же займет первое место среди бестселлеров. Он напоминает мне мужской вариант Лидии Лавгейт. – Она с насмешливым огоньком в темных глазах назвала автоpa последнего бестселлера, порнографического романа, пользовавшегося у американцев бешеным успехом.

Как она и ожидала, крайнее отвращение исказило лицо Гидеона. Даже директор выглядел несколько растерянным.

Он весь вечер слушал восхитительную Ван Гилдер, и она казалась ему очень рассудительной и интеллектуальной особой.

– Да, ну… э… – Директор бросил на декана один из тех взглядов, которые они привыкли понимать без слов.

– Пора начинать обед, я полагаю? – пробормотал декан.

И каким-то таинственным образом эти слова были расслышаны в шумной комнате, и все, подобно стаду оленей, двинулись в Большой зал.

Уходя, Син-Джан кивнул декану, который кивнул ему в ответ. Они договорились, что Огентайнский кубок выставят для всеобщего обозрения, когда все будут сидеть за обеденным столом. Таким образом, им можно будет любоваться весь вечер. Декан должен был проследить, чтобы стеклянную витрину заперли, и затем отпустить охранника. Естественно, витрина была оборудована сигнализацией, но, провожая важную гостью в зал, он меньше всего думал об оксфордской системе безопасности.

Зал представлял собой огромное здание, находившееся напротив Уэбстера, где жили студенты, и состоял из нескольких больших кухонь, расположенных на нижнем этаже, и просторной столовой наверху. В конце зала на возвышении установили стол для преподавателей, богато сервированный самым лучшим серебром, имевшимся в колледже.

За нижними столами сидели студенты, сохранявшие почтительную тишину (то есть меньше шумели), пока профессора и их гости занимали места на возвышении.

Лора сидела на почетном месте, рядом с похожим на трон красным бархатным стулом директора. Она взяла один из бокалов и стала разглядывать его.

Она не слишком хорошо разбиралась в геральдике, но подумала, что герб колледжа смотрится великолепно в необычном сочетании голубого, белого и черного цветов. Перевернутая буква «V» разбивала герб пополам. На верхней половине были изображены две раскрытые книги, а под ними – три лебедя. Внизу можно было прочитать латинскую надпись: «Mums Aenus Virtus».