Расторжение

Скидан Александр Вадимович

Амадеус

Аркадию Драгомощенко

разъятых игр танцор ли асмодей как бы резвяся и стенаяхромой стопою – в нотный стан в листы разметанного раясухую беглость кто предал перстам кишенье книжное страницывкушай же агнца плоть как нижнего белья пустопорожний храмкак обращенье плащаницыиль перечти Женитьбу Фигаро он весел. вдруг… иль что-нибудь такоепусть счастье катится как обруч обрусев и не кончается качаясьза огненной рекой тучнеющий исав кичась виденьем гробовым, мотивчикон все твердит его когда он сам – напев нет оборотень нет иаковразъятых игр танцор ли асмодей а в остальном прекрасная маркизавсе глуше музыка таинственных скорбей исподних клавиш преисподню —се дар изоры – запрокинься, пей! лицо моцарта испитоенавзничь и в ночь идет и плачет уходя«и не кончается»

Или/или

и он мне грудь рассек мечом

от уха и до ухачтоб я как навуходоносор вкусным лечем возлег на пиршественный столбожественного донор духанет он мне грудь не рассекал мечом от уха и до ухачтоб я как навуходоносор вкусным вознессяоблачком божественного вздоха«что в вымени тебе моем? ты сам – священная коровапускающая кровь времен на голове твоей коронатерцин терновых головня на кой доить тебе меня»да донор я и я песчинка а он ума палата номер шестьон будет есть меня на дармовщинку как донора рот в рот дышатьвосстань шептать и виждь и внемли… нет просто – встань девочкавстань и иди

Фрагменты Орфея

1

на стогнах угольных впотьмахпетитом стакнутых палаццовесь САНКТ – как бы ладони взмахчьим пальцам ямбом каменеть и лимбом снисходить и грезитьс подругой мнимой Мнемозинойцарапаться влюбленно в смерть

2

как челобитчик перед ней Невой – как подданный он падал на пепелище кек-уок(растрачен в свитке рукопашномнаскальный петербург теней) теперь пляши огнеупорных башенэлегик, мать твою, и трагик в падучей бьющийся Орфей!

3

аттическую соль лакалсе – остров Патмос не Пальмиранаволгший беломорканал коньячный пира пунш и пыл в метро конечном скрежет пылии закадычный тот глоток… …на сонмы струнных раскроили

4

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

5

и цепенеет идол бургдержава сывороткой хлещетсам скипетр-Петр – как кровостокна капище помпейских литер ладонью ущемляет плац подруга очи разверзает:Чьим пальцам ямбом каменетьи в нимбе зыбком ужаснувшись грезить

«куда еще всего себя ты вложишь…»

куда еще всего себя ты вложишь всё в щелк да в щелкмашинописных альвеол и клавиш смесительный снует утокв тираж выходит сукровица и вывихнутая стопакак машенька к подножью жмется александрийского столпаужель шелковицы ей поминальной мало печатных плит воздушных сотне сеют и не жнут ямбический обмылок но извергаются с высотв сетях и нетях психотропных задушенные имена психейи чем стропила выше – струпья столбов содома солонейсе, плотник мой, слюды и дыма вальс с поджелудочной слезой…что рушишься бесплотной тенью предстательною железой

«Голый завтрак». Премьера

се – завтрак на траве он голый он в складчину раздетза обе щеки ветреную голень уписывает менуэтв воображении и только как посох тросточка цвететлицо присыпанное тальком вакханки бородатый роти в хороводе мусикийском приняв на посошоктак и стираешься с возлюбленной актрискойв астральный порошоки – кончено погасшим стэком в партере уголь ворошитьа мондриану двух веков на стыке парадный саван шитьздесь ноготок его прошелся в лайке а все же естьраз выстроилась по линейке свалявшаяся мира шерстьтак в оркестровом свальном мраке теперь станцуемся мил-другприлаживая мертвой Эвридике надраенный мундштук

«Обмелело все, что мелеть могло…»

Обмелело все, что мелеть могло,обмолот при Милетах, при нас – огло-бля, скажу и в жмурки пойду играть,собирая подать с петровых Кать.Отыкалось им и вошло впритык —Екатеринбург, и мин херц, и дыкёлы-палы; все, что могло линять,истекало околоплодным ять.А на ижицу как насадить язяда с фитой по Яузе, кабы льзя…по усам в Париже текло бы так,как из сказки помнит Иван-дурак.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Обмелело все, что могло мелеть.Остается во мгле, хоть ни зги, неметь.По-немецки Бог-Нахтигаль, соври,отпуская Гретхен грехи с иври-тат-а-тет мне пела про тот исход,обломился которым кронштадтский лед…

Кенотаф

I

Свободен путь под Фермопилами…

Георгий ИвановДыша как дышится – толковым словаремна толковище безударном,где ять и ижица, униженно виясь…Как им на горло песней наступили(О, если б Песнью Песней)санитары-краснодеревщики, Аз, денщики,воспрянувшие радостно у входа в разогнаннуюУчредилку, те,что учредили для бытописаньяподобие диеты пуританской —по-руссоистски приспустив порткикак западникам, так и русофилам(Кириллу и Мефодию). Кириллицдружины добровольческие шли под трибунал,под гарнитуру таймс в створоженнойфасетке. Но дышали:как дальнобойным эхом из Парижу контуженныемальчики – картечь, ком.патриоты, юнкера,с начинкой разнокалиберного разночинства, —заколотые опосля в райке,в том, достоевском, в доску поминайкак звали, не увидевшие «Федры»в дистиллированные Цельсием биноклиармейские, с обратной перспективой,всклянь налитые дисциплиной смерти, оборонойконсервов твердой крови,плазмы вшей окопных, взматеревшихна поминках по стратегически-соборномусырью, клиническому донорскому долгусловесности отечественной. Амен.Иль в самом деле оказался правот православной церкви отлученныйбоярин, призывавший: мiру – мир,земля – крестьянам, хижины – дворцам,а небо Аустерлица – АндреюБолконскому; и что в Эгейском моренам нечего топить, кроме цепей и эпосаГомера? …Когда бы я не видел эти игрыколлежских регистраторов, с повиннойявляющихся к смердяковым власти…Одна отрада: хмурый Ходасевичповелевает умереть отсюданочными и безумными словами, разящими —как бы миражв пустыне сей. И я этоувидел. Прощай, прощай. Не помни обо мне.Но, ижицу с фитой храня в обойме,склоняй тех, в пыльных шлемах, комиссаровк классическому правонаписанью,классическому.

II

Тайной вечери глаз знает много Нева…

Велимир ХлебниковОткуда готика, откуда прежде сны,откуда рог возвышенной луны,и хвойный дух в лесах белопогонных,и снеги идут. В зеркалах – темноты,и пропуски в словах; Санкт-Петербург,ума единорог, откуда мороквтороразрядный, инфлюэнца, насморки кенотаф из скандинавских плит?Избыток, патока несбыточного рая,твердыня и цезура мира, кренбалтийской синусоиде.Харибдойи Сциллой промеж ног прыжок и фрахт,и поворот винта суицидальный, – всяподноготная. И причащеньебулыжником с бумажной мостовой.А что пенька и лен в твоей Тавриде?В скалистых фьордах фолианты Фрейдалистай, там все написано о смертных,торгующих деторожденьем смертных.Нуте-с… В оранжерее разореннойБиржираскрой объятья залетейской стужеи яблочком катись по Малой Невке,на частничке к Некрасовскому рынку,к подстриженному аглицкому парку,где вреден Север, где скрипят полозьякак армия писцов нотариальных.Здесь похоронен неумытый князь.В камзоле? В тоге? Прахни отряхнуть, ни вытряхнуть.Санкт-Петербург ума,откуда готика, когда еще не названникак, – но существует? Существуй!Как ты да я, как гений и злодейство.Откуда готика? Откуда прежде сны.Откуда рог возвышенной луны.«Все, кто блистал в тринадцатом году, —лишь призраки на петербургском льду».И хвойный дух в лесах белопогонных;подошвы чуют гуд грунтовых вод.Лето 1990 г.

Искушение св. Маркузе

Как умершие близкие порой являютсяво сне (а мы трусливо им зажимаем рот,иль прогоняем, плодя тем самым мертвецоввдвойне), так он бы мог отдать визитвторично. Но не отдаст. Как малое дитя,капризничает и не хочет слушать родительскихувещеваний, просьб и все косится на своиигрушки. К тому же, иудей. А иудеявозможно наказать, принудить силой,в конце концов – распять (как в пятиборье),или раз шесть (тогда с шестом и с мамкой),но – переубедить? Заставитьверить в то, что считают здесь необходимымстарейшины? – и новая обида. И отвернется.И забьется в угол. И слова (Слова) не дождешься;и к обеду, не то что к евхаристии, успенью,иль пепельной среде, не дозовешься.Обрядов нам! у нас нужда в обрядах;в «агонии лучистой кости», в мозгранении, в святых мощах, в агиткеапокалипсиса, в заведомо шипящихсогласных в светопреставленье. В теме,промокшей и обобранной до нитки.Соборов нам! у нас нужда в соборах,как чучела, набитых требухойи чем попало с той еще рыбалки;но только не сознаньем правотыисполненного. Да и сам он развене потрошитель, патриарх цикут,не арестант, не плагиат санскритас девизом Вед: не ведаю, Сократ?Не алиби и не сладчайший пай-мальчик, цианид литературы,от пирога наскального: пероСимурга, заводящее дуплетомв дупло Сезама и Платонов Год?Червивого не дегустатор сада?Козырного, на яблочном спирту,вольноотпущенник императива,тогда как сам – не сад, не тигр, не Тот?Не император? Не икс искомый в уравненьесвета, решенного, как умноженье тьмына тьмы и тьмы нас? Мысли-мы-ль, Паскаль,такое амплуа, такая бездна, такой продуктраспада; циркуляр с тысячелетней амплитудойцирка, смотрин на гладиатора плэй оф,на Федра, Федора, в смирительном, смертельноммешке, на ТЮЗовском плацу, подмышкус чертом и Мышкиным. О амулет-стигмат,нательный крестик в омулевой бочке,что столько лет спустя, но докатилась до днавторого. Чем не Диоген с сакраментальнымкличем: к человеку! (У нас нужда в героях,Геродот. Хотя бы в трех. Но чтобы – мушкетерах.)И в человеке. И в муштре, муштре —как мере всех вещей. Куда уж, сынку,в такой содом с подвязками. Небось,кишка тонка. Как доказал Джордано.Он в Капернаум не был ли ходок за чернымсолнцем – «всходит и заходит», – и он взошел.И многие взойдут. Как, например, киты-самоубийцы.Где плащаница Млечного Пути!Дай, развяжу пупок у Птолемея —такой короткий потолок ума! —центростремительный. И центробежный,как оказалось…