Расторжение

Скидан Александр Вадимович

_____________

Отречение от реченного. Отвлечениеи отлив; безразличьепустынного берега. Ветер гонит под дыхполузатопленный плотв глубь залива. Потустороннийвдох и выдохколеблемых створлунного бриза.Только жестсо-присутствия,в зыблющихся песках оползающей жизни.

«“Куст несгораемый” или шлейф…»

«Куст несгораемый» или шлейфрастушевки в мнимом пекле пейзажа,непостижное. совершенный шелест архитектуры огня,танец, пожирающий совершенство. вотнагота, вот зодчийвоздвигающий наготу: белое, как сказал быпогруженный в белое каллиграф

____________

вознесенное.

вознеситето что есть тайна в вас томучто есть тайна в себе. Вот я вижу в точке кипения вмерзшийглетчер, эхо,вибрирующее в текстуресмежного. знать —как веки смежить, быть замурованным в абсолют, в алмазные соты.Пока не уйдет в тишину зимы

_____________

в шахту пепла никнущийголос, орфик сошедшийв ортопедический ад: клешня,торс или затылок Бога. Воздвигающий пустоту,«куст несгораемый» в отсутствующем пейзаже, непостижное.вот и я о том же, проникновенноникнущий голос, в стропилах, снегомзанесенного чайного домика – безучастныймерный веер беззвучной речи

Безумный Пьеро

Мрачный пафос, отчасти сентиментальный,отчасти циничный, что, возможно, одно и то же,торжествует в финале. Тогда как в целомэто смешной, смешнее некуда, фильм.Капкан истории. Уголовныйжаргон… библия, потерянный синефила рай.Годар тогда еще был влюблен в красный автомобиль,а не в интербригаду,в скорость, в Анну Карину.Мелодраматический флер. Нелепая театральная смертьв бесшабашной (по нотам разыгранной) перестрелке.Очки солнцезащитные, балетное па.Пуля, отлитая в Голливуде, убивает больнее. Чтона самом деле тревожит, так это отсутствиетак называемой «любовной сцены», искушениеопытом. Отсутствие совращаетперспективу, тогда как последовательность событий —фальшивка, подобие.Подобно ДжойсуГодар предпочитает двусмысленныйпародийный монтаж зияние и в смерти человеческое ускользаетразноцветные динамитные шашкик которым Бельмондо спичку подноситсмехотворный и вероломный жестлучшее тому свидетельство крахклассической парадигмы сказал бы критик…Истлевает белая сигареткав уголках асимметричных губсамоубийцы Пьеро – с лицомбудущей кинозвезды. Как и Марат,он лежит в ванной, но – читает.Нечто о Веласкесе, возможно, Фуко,описывающего в «Слова и вещах» «Менины»(на ум приходят плоскости Пикассо). Повторю:насилия и не ждали. Годартогда еще был влюблен в красный автомобиль,в скорость, в Анну Карину. И знал,тогда уже знал, что человекникогда не совпадаетни с собственнойсмертью, ни, собственно, с бытием.

Короткое танго

Марлон Брандо говорит по-французски,и ничего не говорит. Грохотсабвея, моста медленное сверло.Ласка, кремирующая ответныйбезблагодатный жест. Онасостригает ноготь на пальце,входящем позднее в его промежность.Он преследует некую неочевидную цель,отнюдь не идею… У любовника его мертвой женыхалат той же расцветки, что и у него самого.Не двойничество, но насмешкабанальной женственности, наивныйсарказм (различие стерто задолго досакраментального последнего шагав ванную комнату с опасной бритвой;она красива – в цветах, в гробу).В окне напротив темнокожая —как из воска – фигура играет насаксофоне; его подруга сосетмохнатое жало долгой ноты,нет, пронзительной и короткой.Танго с голойзадницей, танго.Он пытает ее,девочку с мальчишеским торсом. Условиепринято: никаких имен, никакихдат, историй из детства. Разве чтотанец, – и рикошетпули,обрывающей никчемный экстаз,гаснущий фейерверк безмятежной плоти…И этот крохотныйвлажный кусочекжевательной резины с мертвой слюнойна внутренней стороне балконных перил,который он оставляет: жалкаябелесая точка,мерцающая в темноте финального кадра.

Фотоувеличение

Химикаты пестуютзернистый экран; покрывают слизью(слюни дьявола) новую фотомодель. Но онуже захвачен другим.Отверстие приникает к земле.А труп,был ли труп, или это пустоевопрошание, подобно тому как парк пуст,где ветер словно бы обретает плотьузкого лезвия, как изнанка листвыв черно-белом отражении объектива, ложащаяся плашмя.Это – он настаивает – пустоеместо лишь предвестье той,другой пустоты; метафора,не лишенная метафизического подвоха,соблазна истолковатьто, что не поддаетсяистолкованию.Присутствие – здесь он делает изумленныйшаг в сторону, заслоняя ничто, —не принадлежит ничему. Обладать(любовники так не позируют)камерой – нечто большее в той игре,где разыгрывается «реальность».Затвор щелкает. Если быне затвор,затворяющий эту «реальность» в образ,картинку, прикнопленную к стене,он бы никогда не прониксястранной властью исчезновения.Мы в Англии и нигде.

Киноглаз

1

Агирре, гнев Божий, поетиндейскую песню. В скважины перуанской флейтыхлещет христианская кровь.Листва. Солнце.Бесшумноза борт падает часовой.Беглец никуда, ниоткуда, Кински,помутившийся кинокамеры глазтрахает невинную дщерь.Ей пятнадцать, регулы; солдатняпринюхивается к запашку.Отверзая живот, копье пятнаетдевственную белизну платья, ставит точкув интимной истории страстотерпца.«Придет смерть, у нее будут твои глаза», —щебечет смехотворная плоть.Но История длится.

2

Разумеется, его смерть —это смерть конкистадора.Великолепный горбун, карбункул,одним словом, перл в испанской короне.Штандарт, расшитый золотом инков.На жертвенном камне распускается пунцовое сердце.Агирре, гнев Божий, поетиндейскую песню. В скважины перуанской флейтыхлещет христианская кровь.Листва. Солнце. Медлительныйсвинец реки.Отравленная стрелав шейных позвонках командоравращает непотопляемый плот,Ноев обезьяний ковчег.В мертвой точке вращенья пейзажа.В спокойной точке обращения мира.И в смерти он грезит об Эльдорадо.

«Зимы копыто, ты, и коптское письмо…»

Зимы копыто, ты, и коптское письмо,вся в скорлупе птицеголовойрука, что под стеклом разбуженаводить и выводить экзему мельхиорас ковша – нет, не Медведицы – сиделкив осоке охристой с бинтами воскресенья.Он с греческого переправил илв низовья Нила. Буквицы и птицы.И поднялись как ивиковый клин,и вспенили страницу словарянесуществующего. И восстал из мертвыхне оперившийся еще Гермес.В коленах рода нет ему склоненья;он третий лишний взгляд не отведетот дельты той, где сигмы локтевой сустав,пронзен тупой, как наконечник, болью,где коченеет тень равновеликой, отброшеннойот псалмопевца с цитрой,с повязкой траурной в раздвоенную ночь.Он отпустил колки и накололее ложесна, что зернились вчуже,в расселину сетчатки. Петь так петь в снегу.И он ослеп.Бог пятками сверкал.Исполненный очей все тот же кочет:китайский – лунный – високосный – мозг.Гермафродита заячья губане дура, «Бавель», шепчет, «Бавель».Смешалось все; у голоса плюсна проклюнулась,и в междуречье щиколотоктеснимая толпой менад впадает речь —в столпотворении теснимых знаковна верстаке верстальщика: он правит,как костоправ, свою судьбу. Въезжаютвсадники на глинобитный двор,шукают первенца, семью берут за жабры,и жгут костры, и вот уже в водетанцорами привстали в море Мертвом на стременах.Не что-то, а ничто, морской прибойнас гложет, как толченое стекло,что теплится Невы, как на рассвете,когда картонки собирает бомж в обмотках легких,с харкотиной, расцветшею в петлице дикой.Набравшему воды в тимпаны ртани зеркальце тогда не подноси,ни спичку, милая.