Растревоженный эфир

Шоу Ирвин

Вы, сидя в вашей секретной комнате, где бы она ни находилась, модернизировали понятия вины и невиновности и исходите из самых последних установлений, которые, разумеется, нельзя обнародовать. Естественно, узнав, что вы прослушиваете мой телефон, я разозлился. У меня возникли два по-детски глупых желания. «Что ж, — подумал я, словно незаслуженно обиженный ребенок, который сознательно делает то, в чем его обвинили, ради торжества справедливости, — если они такого обо мне мнения, я им покажу. Я действительно доставлю им массу забот. Если они считают меня предателем, я их предам». Но что я мог бы сделать? Выйти на улицу и призывать к свержению правительства? Я не хочу свергать правительство, что бы ни думали обо мне агенты этого самого правительства. Мое здравомыслие обуславливало мое бездействие.

Теперь о втором желании. Бежать, немедленно бежать. Куда глаза глядят. В другую страну, потому что моя страна выказала мне недоверие. Но мне пришлось от этого отказаться даже без учета сложностей и непрактичности добровольной ссылки. Я частица этой страны. Она кормила меня, я имел возможность влиять на ее действия. Я даже вспомнил Сократа, который, когда

возникла такая возможность, отказался бежать из тюрьмы, где ожидал чашу с ядом, потому что не видел себя в отрыве от государства, приговорившего его к смерти. Законы моего государства — мои законы. Вы, незнакомый мне человек, сидя в своей комнатушке, слушая мой голос, возможно, уже осудили меня, но при этом вы, как указывают политики, мой слуга, мой наемный работник, реализующий мою волю. В других вопросах я могу полностью на вас положиться. Я полагаюсь на вас, когда речь идет о защите моего дома, о защите меня лично от похитителей, фальшивомонетчиков, мошенников, нечестных бизнесменов, уличных мятежей, политических убийств, распространителей наркотиков, нарушителей авторских прав, торговцев недоброкачественными продуктами и лекарствами. Немалую часть своей жизни я не ставил под сомнение мысль о том, что вы компетентны и всегда заняты делом. Теперь, когда выяснилось, что ваше дело — проверка моей лояльности, могу ли я сказать, что вы мой враг и я отказываюсь от ваших услуг? Если б я обладал правом закрыть вашу контору, мог бы я, исходя из того, что я честный человек и ответственный гражданин, мог бы я заставить себя приказать вам прекратить подобную деятельность?

Чтобы утолить собственное любопытство, я хотел бы задать вам еще несколько вопросов. С чего у вас возникло желание подключиться к моему телефону? Вы услышали мою фамилию, когда тайком прослушивали другую линию? И чей это был телефон? Френсис Матеруэлл, миссис Покорны, Хатта, О'Нила? Как далеко вы зашли в наблюдении за моей деятельностью? Вы ограничились подключением к моему телефону или просматриваете мою корреспонденцию и приставили ко мне умных молодых людей, как в фильмах про шпионов? Если завтра я резко обернусь на улице, увижу ли я человека, отделенного от меня тридцатью футами, который нырнет в нишу подъезда или прикинется, что рассматривает выставленные в витрине манекены? Обзавелись ли вы отмычкой от замка входной двери моего дома? Просмотрели ли все мои бумаги в какой-нибудь тихий уик-энд, когда мы с Китти были в отъезде? Прочитали ли мои старые, не поставленные пьесы, аккуратно сложенные на полке? Как вам понравилась пьеса о Наполеоне III, трагедия слабака, решившего, что он сильный человек, потому что судьба вознесла его над остальными людьми? Вы думаете, перспектив у нее никаких или после небольшой шлифовки, как принято говорить в театре, она сможет выдержать один сезон? Как плотна ваша слежка, сколь глубоко заглянули вы в мое прошлое? Вы помните, что я принадлежал к организациям, названия которых давно стерлись из моей памяти? К тем самым организациям, что собирали деньги и медикаменты для защитников Мадрида.

Вы установили, что я подписывал петицию губернатору одного из южных штатов с просьбой помиловать негритянского юношу, обвиненного в изнасиловании? Вроде бы светокопия этой петиции давным-давно лежала у меня на столе, но я не уверен, поставил ли я на ней свою подпись или ее завалило другими бумагами. Если я напишу вам или вашим начальникам в Вашингтоне, соблаговолите ли вы прислать мне резюме моего прошлого, полное и более точное, чем то, каким может снабдить меня моя стареющая память? Можете ли вы представить для изучения противоречивые высказывания по самым разным поводам, которые на протяжении стольких лет слетали с моих губ? Или для создания, как принято говорить среди драматургов, цельного характера вы аккуратно уберете все противоречия, чтобы в итоге создать предсказуемый и логичный персонаж, дабы внимательный зритель, наблюдая за ним в первом действии, точно знал, чего ждать от него в действии третьем? И вообще, обеспечивает ли ваша организация, будучи государственным учреждением, бесплатное распространение имеющейся у нее информации, как это делает министерство сельского хозяйства, которое рассылает брошюры с рекомендациями по повышению плодородия почв и искусственному осеменению, или министерство территорий, снабжающее организаторов круизов картами каналов и песчаных отмелей? Я же видел плакаты с надписями «Узнай свое государство», а школьником скучал на уроках предмета, который назывался «Основы гражданственности» и знакомил меня с механизмами демократического управления страной. Законодательная власть, исполнительная, судоустройство, система сдержек и противовесов — я все это помню. К сожалению, в последние годы я не уделял должного внимания основам гражданственности, поэтому практически ничего не знаю о том, как функционирует ваша организация. Мне, разумеется, известно из замечательных статей в газетах и журналах о картотеке отпечатков пальцев, собранной в Вашингтоне, а кинофильмы раз за разом показывают храбрость и изобретательность ваших коллег в розыске преступников, но обо всех других аспектах вашей деятельности я, признаюсь, не имею ни малейшего понятия. Если как гражданин, заинтересованный в проблемах управления государством, я напишу письмо главе вашего бюро с просьбой ввести меня в курс дела, могу я рассчитывать на вежливый и информативный ответ? Или, раз уж меня подозревают в измене и шпионаже, о чем свидетельствует ваше пристальное внимание к моей персоне, я потерял право на получение сведений о своем государстве?

Наконец я должен задать еще один вопрос. Вы это серьезно? Вы действительно верите, что я способен на предательство и могу шпионить в пользу другой страны, даже не подозревая об этом? Это новая философия, созданная для смутного времени, которая основывается на идее бессознательного преступления? Именно она является теоретической предпосылкой для ваших действий? Или ваши ночные бдения в некоем месте между моим письменным столом и телефонами

моих друзей и деловых партнеров есть результат роста бюрократического аппарата, который разбухает и множится, наделяя себя все новыми функциями независимо от того, идут ли они на пользу обществу? Поэтому, обратив внимание, что я два или три раза звонил по телефону, который уже прослушивался вами, вы пришли к выводу, что неплохо подключиться и к моему номеру? И, не останавливаясь на достигнутом, вы будете ставить на прослушивание телефоны всех людей, которые позвонят мне больше одного раза? А в дальнейшем такая же судьба постигнет уже владельцев телефонов, позвонивших людям, на которых вас выведет мой телефонный аппарат? И когда это кончится? Чему научит вас все это бесконечное множество подслушанных разговоров? Какие истины выудите вы из этого разговорного потока? Сможете вы их переварить? А если откроете их нам, переварим ли их мы?»

Телефон поблескивал в свете лампы. Арчер смотрел на него, загипнотизированный наборным диском, белеющим на черном фоне. Затем он тяжело встал, выключил лампу. Медленно поднявшись по лестнице, Арчер взглянул на часы. Четверть четвертого. Джейн еще не пришла, но он слишком устал, чтобы волноваться еще и по этому поводу.

Китти крепко спала. Из открытого окна донесся далекий вой сирены. Машина «скорой помощи» и полиция спешили по вызову по темным улицам города.

Арчер быстро разделся и лег в кровать, отделенную от кровати жены маленьким столиком, на который Китти положила книгу, очки и корзинку с вязальными принадлежностями. Вой сирены все удалялся, душевная боль растворялась в спящем мире. Арчер закрыл глаза.

Глава 18

Следующие три недели царило затишье. Программа выходила как и прежде, разница состояла лишь в том, что роли, которые раньше исполнял Атлас, стал играть белый артист, найденный О'Нилом. С Атласом он сравниться не мог, но обеспечивал вполне приемлемый актерский уровень. Каждую неделю О'Нил брал у Арчера список артистов, которых тот хотел бы использовать в следующей передаче, и всегда извинялся перед режиссером, если кто-то из них не устраивал агентство. Обычно их число не превышало двух и исполняли они второстепенные роли. Арчер не возражал и молча соглашался на замены, предлагаемые О'Нилом. Хатт за это время ни разу не появился в студии, и, насколько мог судить Арчер, смена актеров не изменила рейтинга программы. Когда в список на четвертую передачу Арчер включил Элис Уэллер, О'Нил никак не прокомментировал его решение, просто с ним согласился. Шапиро не оправдал возлагавшихся на него надежд, и Леви не задал ни единого вопроса, когда Арчер уволил Шапиро и нанял Маккормика, которого дирижер предлагал сразу после увольнения Покорны. Барбанте после триумфа Джейн в самодеятельном спектакле старался избегать Арчера, но сценарии приносил сносные и больше не поднимал вопрос о Покорны, за что Арчер был ему очень признателен.

Режиссер зачастую забывал о том, что телефон у него прослушивается, и разговаривал по нему как обычно. Даже когда вспоминал, все равно не считал нужным подвергать свои слова внутренней цензуре. Ни Элис, ни Покорны в этот период ему не звонили, и Арчер чувствовал, что сказанное им ни в коей мере не может быть использовано против него. Время от времени он напоминал себе, что подключение к его телефонной линии должно будить в нем чувство протеста и ему следует предпринять некие шаги, которые привели бы к снятию прослушки, но он и представить себе не мог, как следует поступать в подобных случаях, а потому решил просто игнорировать неведомых ему слушателей, как солдат во время войны игнорирует тот факт, что все его письма, даже самые интимные, прочитываются в штабе специально уполномоченным на то лейтенантом. Отчаяние, охватившее его в тот день, когда он впервые узнал о том, что телефон прослушивается, постепенно сошло на нет. Журнал, угрожавший напечатать разоблачительную статью, отказался от своих намерений, возможно, его издатели удовлетворились уходом из программы Матеруэлл, Атласа и Покорны и гарантиями, которые скорее всего дал им Хатт. Тревоги и споры последнего месяца все дальше уходили в прошлое, теряя свою актуальность. За обеденным столом гораздо чаще обсуждался другой вопрос: где провести лето — на Кейп-Код [62] или на Лонг-Айленде. [63]

62

Кейп-Код — песчаный полуостров на юго-востоке штата Массачусетс, модный летний курорт.

63

Лонг-Айленд — остров у юго-восточного побережья штатов Нью-Йорк и Коннектикут, ставший популярным курортом благодаря отменным пляжам и красивым заливам.

И вот как-то утром, когда Арчер еще не встал, позвонил Покорны. Режиссер протянул руку к телефонному аппарату, заметив, что Китти перевернулась на другой бок, решительно не желая просыпаться. Снимая трубку, Арчер взглянул на часы: ровно восемь. Теперь каждый идиот, имеющий пятицентовик, подумал он, разозлившись, может разбудить тебя в любое время дня и ночи.

— Слушаю, — прошептал он, чтобы окончательно не разбудить Китти. — Кто это?

— Мистер Арчер! — Режиссер сразу узнал этот пронзительный голос. — Это Манфред Покорны. Надеюсь, я вас не разбудил, но я хотел застать вас до того, как вы уйдете из дома. Сам я встал в половине шестого.

— Да, Манфред. — Арчера раздражал этот поток бесполезной информации. — Что вам надо?

— Я должен увидеться с вами, мистер Арчер. Немедленно. — По голосу чувствовалось, что Покорны дорога каждая минута, но Арчер вспомнил, что композитор всегда говорил с такими интонациями, даже когда спрашивал, который час. — Я могу зайти к вам прямо сейчас. Нахожусь совсем рядом. Через пять минут буду у вас.

— Манфред, я еще в постели, — вяло упирался Арчер.

— О, мне очень жаль. Тысяча извинений. Я-то встал в половине шестого и… Досыпайте, мистер Арчер. Я позвоню позже. Я не хотел…