Растяпа. Бетонпрофит
Шрифт:
Утром увидел внука Диму. Нет, конечно мы и раньше встречались, но не в таком состоянии – тогда он был еще ребенком, а теперь стал студентом и дылдой в отца. Стоял у газовой плиты и помешивал ложкой в кастрюле кипящие пельмени.
Евгений Михайлович ворчал:
– Ну, сколько можно? Они же разварятся и превратятся в кашу – тесто с мясом.
Дима, крепко пожав мою длань, отвечал:
– Сколько написано на пакете, столько и надо кипятить.
– Что – все десять минут?
– Так точно, дед!
После пельменей,
– Ну, я в институт, – отчалил Дима.
– А я буду ждать машину, – взглянул на Михалыча с надеждой, что он не выгонит меня прежде, чем за мною заедут.
Хозяин, моя посуду:
– Ну, а я тебя провожу и в лесочек схожу – прогуляюсь, ноги поразомну. Неохота торчать в доме, когда на дворе такая славная погода.
Сдал Евгений Михайлович – подумал я – больше стал отдыхать. Раньше без работы никак не мог.
Вслух согласился:
– Хорошая мысль. Может, грибы еще не прошли – морозов-то не было. А позавчера у нас гроза была. Что творится с природой?
Управившись с посудой, Михалыч заскучал – раз-другой, глянул в окно, любуясь обихоженным садом. Я предложил:
– Времени-то еще восьми нет, а господа бизнесмены любят досыта спать. Лес ведь у вас начинается в конце улицы – пойдем погуляем вместе, грибов пошукаем… Думаю, раньше десяти за мной не заедут. А приедут – позвонят… к лесу подскочат, не много и потеряют.
Михалыч кивнул и молча стал собираться. Вышли во двор, и тут он отпустил собаку с цепи. Даетижтвоюмать! – я напрягся. Но огромный пес мельком, пробегая, обнюхал меня – а вчера и рычал, и гавкал, и рвался с цепи, подлюга! – заскулил от нетерпения, царапая калитку лапой. Когда открылась, так рванул на улицу – держись, прохожий народ!
– Никого не порвет? – усомнился я в благонадежности пса.
– Он знает свою работу, – раздумчиво сказал Михалыч, запирая калитку на ключ. – На цепи – дом сторожить. На свободе – меня охранять.
– Ну, а если сосед руку подаст?
– Соседа не тронет. А незнакомого запросто.
– Не боишься сесть за него?
– Когда-нибудь надо, – усмехнулся Михалыч грустным мыслям и разговорам.
Лес располагался в конце улицы, за высокой насыпью железнодорожной одноколейки. Мы здесь с Пашкой пацанами частенько играли, а иногда грибы собирали с Ниной Алексеевной.
Легкий ветерок гладил лицо, неся запах прелой листвы и сосновой хвои от огромных деревьев, окаймляющих березовый колок. И грибы здесь встречаются в широкой палитре – от груздей и обабков до сопливых маслят.
Сейчас остро чувствуется смена времени года! Листва опадает, иголки хвои наливаются густотой зелени, жухнет и поникает к земле трава – все ожидает прихода зимы. Не слышно гомона насекомых…
Порой я спрашивал себя – если ты так влюблен в деревья и травы, какого черта уехал из села в город учиться на инженера? Вон Миша Дегтянников, которого в Петровке все
Грибы играли с нами в прятки. Утреннее солнышко пригревало и провоцировало их выглянуть из-под листвы. Перелетные птицы, должно быть, улетели уже в теплые страны. Стрекотала сорока одна в опустевшем лесу – наверное, псу нашему уделяла свое беспокойное внимание. А тот носился, как угорелый, невесть за кем или от кого…
Евгений Михайлович – вышедший на пенсию водитель большегрузных автомобилей: и дальнобойщиком поработал, и по городу намотался на «ЗИЛ-131» с огромными чанами муки. Профессию он свою любил и скучал по ней, но увы – возраст уже не тот, и здоровье подкачало: зрение крепко ослабло. О работе своей век бы говорил. Вот и сейчас, вороша палкой опавшие листья в поисках грибов, мне внушает профессиональные истины:
– Есть старые водители, а есть лихие водители, но нет старых лихих водителей.
Интересная мысль. Я прежде об этом не задумывался. А сейчас пришла мысль вот о чем – отражает ли сказанное Михалычем его суть или это лишь пустое тщеславие шофера, благополучно вышедшего на пенсию? Как не прост, однако, этот с виду простой человек. Дул нам с Пашкой в уши, что служил в очень секретных войсках, о которых даже говорить нельзя. А недавно признался, что это был первый советский спецназ в группе оккупационных войск в Германии, и обучали их захватывать и ликвидировать штабы противника. Открыл Михалыч сей секрет, потому что подписке о неразглашении государственной тайны вышел срок – ровно пятьдесят лет. Во как!
Задумавшись, пропустил очередную истину Чертина – уловил лишь последние фразу:
– … в этом я не сомневался, но не мог представить себя седым и старым – а жизнь всегда непроста.
Вот о чем это он? И переспрашивать неудобно. И почему это важно, если ведем риторическую дискуссию ни-о-чем?
– Прости. Задумался. Пропустил… Так о чем это ты?
Михалыч остановился, как запнулся, смерил меня взглядом, покачал головой.
– Скажи, если вопрос для тебя решенный – что грешнее: красть или врать?
Несколько удивленный я кивнул – мол, вопрос понятен, сейчас отвечу.
– Видишь ли, Евгений Михайлович, все на свете имеет свое оправдание. И воровство, и вранье могут существовать, если их цель – уцелеть в этой жизни. Ну, в смысле, человеку помочь выжить, если он прибегает к таким мерам. А красть и врать ради удовольствия, экстрима, щекочущего нервы, или благополучия – несомненно, грешно.
– Интересная мысль. Возможно… мне следовало бы об этом подумать. А как насчет тебя лично? Часто воруешь или врешь?