Равная солнцу

Амирезвани Анита

Баламани смущенно хохотнул:

— Ну, надеюсь, Джавахир мне расскажет, что…

Его речь пресеклась, когда он взглянул на меня. Я выпил банга, потом еще и еще. Затем наступил счастливый миг, когда то, что Хадидже больше не моя, уже почти ничего не значило, а другие евнухи дразнили меня, потому что я пел один, и сорванным голосом.

Пери продолжала ежедневно собирать вельмож, но некоторые из них перестали появляться. Шамхал прислал нам письмо, что он тяжело болен и не может посещать собрания. Отсутствие Шокролло

никак не объяснялось, пока мирза Салман не принес потрясающую новость, что того назначили великим визирем. Мы с Пери были просто вне себя, что ее брат выбрал Шокролло, хотя она сообщила ему, как тот себя вел.

Почти тогда же Пери получила письмо от Рудабех — женщины, которая приходила к ней за помощью в возвращении своего дома. Рудабех вернулась в Хой и ждала, пока местный Совет справедливых вновь не займется ее делом. Она написала, что там ходят разговоры о восстании в азербайджанских провинциях, поддерживающих оттоманов, и попытках набрать горожан для участия в мятеже. «Я каждый день молюсь за нашу безопасность, но умоляю — пришлите помощь!» — писала она рукой, дрожавшей от страха.

Пери послала Маджида просить нового великого визиря дать средства на подавление бунта в Азербайджане. Когда ему не удалось добиться ответа, несмотря на неоднократные попытки, Пери решила сама посетить Исмаила и привлечь его внимание к происходящему. Мирный договор шаха Тахмасба с оттоманами продержался двадцать лет, и Пери была в ужасе, что он может нарушиться.

Я посоветовал идти к брату с приношением, так как в наш первый приход он не выказал ей своего полного благоволения.

— Приношение? В шахскую сокровищницу и без того сыплется столько даров, что хранители не успевают заносить их в свои книги.

— Знаю, — сказал я. — Вместо обычного подарка почему бы вам не написать для брата поэму, восхваляющую его воинские подвиги? Так вы смягчите его сердце и сделаете уступчивым к вашим просьбам.

Пери минуту поразмыслила и затем признала:

— А ты прав. Нам нужно орудие получше разума.

Потребовав перо, чернила и столик для письма, она села на подушки и принялась сочинять на фарси. Время от времени она поднимала голову и просила меня достать книгу или уточнить в дворцовых хрониках подробности битв, где участвовал Исмаил. Когда она отыскала наконец тему, я стал помогать ей отыскивать звучные рифмы.

За полдня Пери сумела написать длинную поэму, прославлявшую доблесть юного воина Исмаила и предсказывавшую его блестящее царствование. Когда она закончила сочинять, то потребовала бумаги изо льна и конопли. Бумага была так хороша, что я про себя возблагодарил китайского евнуха Кай Луна, первого, кто начал делать здесь настоящую бумагу.

Я читал Пери вслух ее стихи, а она неторопливо заносила слова на бумагу самым изысканным из своих почерков.

На следующий день я сопровождал ее к дому Колафы. Жена его встретила нас и учтиво проводила в андаруни, где нам предложили угощение, но ждать, пока нас не удостоят встречи, пришлось очень долго. Неловкое молчание царило в комнате,

а Пери обрывала бахрому своего шарфа. Для шахской дочери, еще недавно по первой просьбе удостаивавшейся внимания самого шаха, это было унизительное переживание.

Наконец Исмаил соблаговолил увидеть свою сестру. Он был по-прежнему изжелта-бледен, как и в первую встречу. Они с матушкой уселись так тесно, будто их снова соединяла пуповина.

— Брат мой, благодарю вас за согласие принять меня, — начала Пери. — Я здесь, чтобы преподнести вам мой малый дар, хотя боюсь, что он вас недостоин…

Пери подала свою поэму, переплетенную в твердый кожаный переплет, не дававший листам свернуться. Исмаил дал понять, что готов принять ее, и слуга подбежал с серебряным подносом, на котором унес книгу. Открыв ее, Исмаил начал читать, и я, затаив дыхание, ждал, пока несколькими минутами позже на его лице не проступила улыбка.

— Посмотрите, матушка, — сказал он. — Прошу вас, читайте вслух, чтоб вы тоже могли этим насладиться.

Султанам принялась читать, а Исмаил откинулся на подушки, наслаждаясь плавными стихами Пери. Там он представал юным воителем, летящим на скакуне, пылающим верностью своей державе, натягивающим тетиву и без промаха поражающим цель. В голосе его матушки, по мере того как она вчитывалась в поэму, росло восхищение, и мне тоже он грезился на поле битвы, где сверкал его меч, а будущее было таким же ясным, как его сердце.

— Ба-а, ба-а, просто прекрасно! — воскликнул он, когда Султанам дочитала. — Кто написал такое? Хочу увидеть этого человека и вознаградить его.

— Это я, — скромно ответила Пери.

— Неужели? Тогда ты очень талантлива. А ты знаешь, что я тоже сочиняю стихи?

— Нет, я не знала.

— Подозреваю, что ты многого обо мне не знаешь. Я пишу под именем Адили.

Имя, выбранное им, означало «Справедливый».

— Воистину, справедливость с вами, — сказала Пери.

— Я бы послушал и другие твои стихи.

— Благодарю. Наверное, вы хотели бы также услышать стихи, которые я посвятила нашему отцу.

— Да, мы должны подумать о совместном вечере, и поскорее. Будем читать друг другу.

— Огромная честь для меня, — сказала Пери.

Исмаил велел подать освежающие напитки, а я тем временем шепнул Пери, что нам пора уходить. Но она снова сделала попытку еще до того, как принесли шербет:

— Брат мой, могу я поговорить с вами о государственном деле?

Глаза его немедленно стали настороженными, тон похолодел.

— Что такое?

Она тут же сменила намерение и сказала:

— Я только подумала… Я хотела поинтересоваться, могу ли я помочь вам с назначением на свободные государственные посты? Я могла бы предложить достойных людей.

— Все хотят предложить своих людей, — ответил он. — Вопрос в том, кому из них могу доверять я?

— Я могу дать вам совет, — доверительно сказала Пери.

— Всюду змеи, — ответил он, и глаза его потемнели. — Но раз за разом я милостью Божией избегаю их яда.